Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917
Шрифт:
Позднее я решил, что мне удастся, может быть, под покровом темноты изменить направление и таким путем обвести германцев вокруг пальца, так как они, несомненно, уже приняли меры для перехвата дивизии при ее возвращении к нашим главным силам. Конечно, оставалась еще возможность двинуться вперед для соединения с армией Самсонова, которая должна была находиться в окрестностях Алленштейна. Однако поскольку установить, в каком направлении он двигался, не представлялось возможным, результат такого наступления оказался бы гадательным.
К счастью, германские части, приехавшие по железной дороге и задержанные разрушением дорожного полотна и огнем наших разведчиков, вместо того чтобы высадиться из поезда, возвратились в свой исходный пункт. Это давало мне шанс вывести из боя все полки и начать отступление, оставив в арьергарде только несколько гусарских эскадронов с пулеметами.
Наши кони так хорошо отдохнули, что первые несколько километров мы проехали крупной рысью. Я поставил во главе колонны генерала Нилова [36] –
36
Нилов Иван Дмитриевич (1859–1933) – в чине генерал-майора командовал 2-й бригадой 1-й кавалерийской дивизии. Награжден Георгиевским оружием (ВП 22.09.1914). Генерал-лейтенант (1917), участник Белого движения. (Брат – Нилов Константин Дмитриевич – генерал-адъютант, адмирал и флаг-капитан Е. И. В. (фактически начальник личного морского оперативного отдела императора).)
К шести часам вечера мы проделали значительную часть пути. Так как уже почти наступили сумерки, я решил дать людям отдохнуть и задать корм лошадям. Увидев в стороне от дороги отдельно стоящую крестьянскую усадьбу, я приказал колонне свернуть в этом направлении, разослать по округе маленькие сторожевые заставы и накормить лошадей, не расседлывая их и не отпрягая от орудий. Усадьба оказалась совершенно покинута; амбары ломились от фуража. В жилых помещениях имелись следы недавнего пребывания людей; на кухне еще готовилась еда. Меньше чем через четверть часа после нашего появления мне доложили, что солдаты, бравшие на сеновале сено, обнаружили там двух немок – хозяек усадьбы, которые глубоко зарылись в сено. Вначале женщины только плакали, но, когда им было сказано, что за все, взятое офицерами, им будет заплачено, а за реквизированный фураж выдадут расписку, они даже взялись готовить для нас еду. Мы ничего не ели уже целые сутки, и незнакомое нам, но очень вкусное германское кушанье оказалось очень кстати. Приблизительно в восемь часов вечера в наступающей темноте обе женщины были задержаны при попытке перелезть через изгородь с очевидным намерением бежать из усадьбы. Мы не отнеслись к их действиям с должной серьезностью. Я, впрочем, все же приказал за ними приглядывать. Узнав от своих командиров о крайней усталости их частей, я решил дать лошадям более продолжительный отдых, так как нам оставалось проехать еще от тридцати до сорока километров. Для отступления мне пришлось выбрать окольную дорогу, чтобы до установления прямого контакта с главными силами нашей армии избежать пересечения районов, в которых можно было столкнуться с сопротивлением на железнодорожных переездах и тому подобных пунктах.
Мы распорядились о разбивке лагеря, и, вероятно, большинство людей уже заснуло, когда меня разбудили и донесли, что обе женщины, воспользовавшись темнотой, скрылись, причем все поиски оказались напрасны. Единственный вывод, который я мог сделать, заключался в том, что их побег до получения денег и расписок за реквизированный фураж мог быть предпринят только с целью поднять тревогу среди местного начальства. Оно же, получив сведения о нашем появлении, должно было немедленно по телефону обратиться за помощью к германским войскам. Добавлю между прочим, что мы были не в состоянии перерезать все телефонные и телеграфные провода. Все командиры частей, а в особенности начальник артиллерии, просили меня сняться с лагеря не позднее одиннадцати часов вечера, невзирая на крайнее утомление кавалеристов и артиллеристов. Взвесив все за и против быстрого отступления, необходимость которого обусловливалась побегом хозяек усадьбы, я решил согласиться с предложением своих офицеров. Женщины ввели нас в заблуждение, разговаривая по-польски (по правде говоря, не слишком свободно) и изображая доброе отношение к русским. Во всяком случае, мне казалось, что обстоятельства делают наш уход неизбежным.
В одиннадцать часов вечера колонна двинулась той же дорогой, по которой шла до остановки; в авангарде я снова приказал быть уланскому полку. Из-за темноты уланы сбились с пути, причем эта незадача была обнаружена штабс-ротмистром Новиковым из штаба дивизии, который ехал во главе первого эскадрона вместе с командиром бригады генералом Львовым и с эскадронным командиром, только когда они при свете электрических фонариков прочитали установленный на перекрестке дорожный указатель. Свернув в нужном направлении, они не сообразили, что в результате остались без передового охранения. Беда случилась в селении, которое казалось совершенно вымершим. Вокруг не было слышно ни звука; в окнах не мерцало ни огонька. Доехав до центра поселка, передовые ряды конников были в упор расстреляны залпом десятка винтовок. Стреляли с такого близкого расстояния, что штабс-ротмистр Шевцов был убит наповал. Он стал третьим по счету погибшим командиром 3-го уланского эскадрона и приступил к исполнению этих обязанностей только в полдень того дня. Прежде он был моим адъютантом. Штабс-ротмистр прибыл из Москвы по собственному почину и оказался в дивизии достаточно необычным путем. Получив приказ о переводе в юнкерское училище, он, чтобы уехать из Москвы, был вынужден оставить новое место службы в надежде позднее официально оформить перевод в свой прежний уланский полк. Он погиб раньше, чем в дивизии была получена необходимая бумага. Другая пуля попала в полевой бинокль, висевший на груди у ехавшего рядом с ним офицера; счастливая случайность спасла кавалеристу жизнь. Генерала Львова сбросила с седла лошадь, которой
пуля угодила в одну из латунных блях, украшавших уздечку. Конь умчался в темноту, а генерал Львов, очнувшись, счел за благо отползти в сторону и подождать дальнейшего развития событий.Услышав как будто совсем рядом от себя винтовочные выстрелы – по ночам звуки разносятся очень далеко, – я немедленно приказал кавалеристам спешиться и цепью прочесать селение, если возможно, не поднимая стрельбы. Цепочка солдат двинулась вперед, и скоро я уже мог подъехать к месту, где прогремел залп. Посреди дороги лежало тело эскадронного командира Шевцова. В нескольких шагах от него стояла загораживающая проезд большая крестьянская телега, от которой тянулись через улицу проволоки, которыми она была прикручена к стоявшим по обочинам дороги деревьям. Было ясно, что баррикада, подготовленная маленьким кавалерийским отрядом неприятеля, предназначалась для нашей встречи. Солдаты, ехавшие вслед за офицерами попавшего в засаду эскадрона, рассказали, что сразу же после залпа они слышали стук копыт идущих галопом лошадей.
В этот момент мне доложили, что найден конь генерала Львова, но самого генерала никто не видел. Вначале я подумал, что во время неразберихи, последовавшей за залпом, его захватили в плен, возможно – раненым, либо сидевшие в засаде германцы, либо местные жители, которые могли запереть его где-нибудь в поселке. Поэтому я решил обыскать селение, как бы трудно ни было выполнить это в темноте и невзирая на неизбежную в таком случае задержку. Однако раньше, чем казаки и уланы успели прочесать все дома, передо мной собственной персоной явился генерал Львов. Он объяснил, что, свалившись с коня, предпочел спрятаться. В конце концов, услышав голоса и стук колес артиллерии, он решил выбраться из своего укрытия.
Я приказал дивизии продолжать движение. Дальше мы приблизительно до полудня ехали без особых происшествий, не встретив в окрестностях и следа германских частей. Я решил, что мы находимся уже вне пределов досягаемости неприятеля. Понимая, что люди за последние тридцать шесть часов проделали более ста километров – не говоря уже о столкновениях с неприятелем, – я приказал всей дивизии стать на бивак, чтобы солдаты могли поесть и отдохнуть, и даже разрешил расседлать коней. Фортуна еще раз стала на нашу сторону, поскольку раньше, чем этот приказ был исполнен, ко мне сначала подъехал с донесением унтер-офицер, а затем корнет Тютчев лично доложил мне, что с расположенного неподалеку небольшого холма видна спешно приближающаяся цепь германской пехоты численностью до полка. Неприятель подошел уже так близко, что его отчетливо видно невооруженным глазом. Цепь приближалась, двигалась в направлении с юга на север, из чего можно было заключить, что германцы ожидали моего возвращения на том самом маршруте, по которому я проник в их расположение. Теперь они совершали фланговый маневр с намерением либо отрезать мне путь к отступлению, либо атаковать во фланг.
Крайнее утомление моих полков, а главное – конского состава артиллерии делало невозможным принять бой. Если бы нам пришлось выбрать артиллерийскую позицию на вспаханном поле, орудийным упряжкам не достало бы сил вытягивать пушки. Даже при движении по дороге с твердым покрытием ездовым приходилось впрягать запасных лошадей, давая отдых самым утомленным. Солдаты сходили с коней и гнали их перед собой, как стадо скота – настолько они были измучены.
Я приказал колонне двигаться в северо-восточном направлении, чтобы избежать столкновения с неприятелем, намного более сильным, чем в тот момент были мы, и стараться вступить в непосредственный контакт с нашими войсками. Несмотря на это, гусарский полк, составлявший наш арьергард, подвергся сильному ружейному и артиллерийскому обстрелу. Я был вынужден оставить голову колонны на одного из бригадных командиров и поехал в арьергард, которым руководил командир гусар полковник Гротен [37] .
37
Вероятно, Гротен Павел Павлович (1870—?) – генерал-майор свиты Е. И. В., в 1912–1915 гг. командовал 1-м Сумским гусарским полком; с октября 1915 г. – командир лейб-гвардии Конно-гренадерского полка.
Впоследствии мы узнали, что наши главные силы 31 августа отошли в восточном направлении; именно поэтому мы встретили в этом районе германцев. После того как я занял место в арьергарде колонны, мои передовые части обнаружили еще одну неприятельскую цепь, состоявшую из пехоты и кавалерии. Я как раз собирался отдать приказ готовиться к бою, чтобы победа далась врагу дорогой ценой, когда начался проливной дождь, совершенно скрывший нас от противника. К тому времени, когда дождь перестал, мы уже миновали небольшой лесок, который заслонил нас от наблюдения и обстрела неприятеля. Полтора или два часа спустя мы вышли к передовым заставам наших главных сил и только тогда по-настоящему осознали, что нам удалось выбраться с вражеской территории, сделав все возможное для выполнения данного нам приказа.
Несколько дней спустя я узнал, что на рассвете 17-го (30-го) числа в деревню, откуда мы начали свой рейд к Алленштейну и где оставалась часть наших повозок с боеприпасами, прибыл приказ генерала Жилинского, отменяющий полученные нами предписания. Этот приказ отправили мне вдогонку, но, разумеется, при свете дня небольшой разъезд, который вез пакет, не смог пробраться через германскую передовую линию. Другая кавалерийская дивизия успела получить этот приказ и не двинулась с места. Получается, что нам удалось совершить этот «прорыв» и вернуться целыми только благодаря исключительной удаче.