Война миров
Шрифт:
— Берг, я кое-что все-таки слышу, — тут же отозвалась Радха. — Если честно, я малость преувеличила свои проблемы. Просто говорите погромче и почетче.
Довольно быстро я почувствовала духоту. Сзади шепотом выругалась Веста.
— Что? — спросила я.
— Да рука затекла, — пожаловалась она. — Я ж не такая тренированная, как вы.
— Особенно тренированная тут я, — съязвила Мария. Подумала и добавила: — Надеюсь, обратно нас повезут в более комфортных условиях.
— Ага, лежа, — поддакнула Веста. — В гробах.
— Да какие гробы, о чем вы говорите, — откликнулась Радха. — Там же открытая шахта глубиной в несколько сот метров. В нее и скинут.
— Девки, заткнитесь, а? — попросила я. — Юмор висельника я люблю, но у вас ни разу не смешно получается.
До Марии наконец дошло:
— Вы хотите сказать, нас там убьют?!
— Конечно! — хором ответили Веста и Радха.
— О господи… — выдохнула Мария, и голос у нее сорвался. — А я еще хотела детей увидеть… Господи!
Они еще несколько минут болтали, выговаривая свой страх. Мне нравился их настрой. Никто не впал в панику и истерику, хотя Мария, если верить интонациям, глотала слезы.
— Берг, ты чего там притихла? — позвала Радха.
— Пытаюсь вспомнить хоть одну молитву, — мрачно ответила я.
— Хреново ж тебя учили в университете, — съехидничала Радха. — Я вот все помню.
— Это католические. Я ж не католичка на самом деле, я лютеранка. Причем лютеранка только по названию, в церкви последний раз несколько лет назад была.
— А что, у лютеран еще и молитвы есть? — удивилась Веста.
На нее зашикала Радха, сочтя эго высказывание по меньшей мере глупым.
— Я могу помолиться за всех, — чистым и звонким голосом сказала Мария. — Господь един, и перед Ним все мы равны, и Его милосердие простирается на всех.
Мы замолчали, а потом сзади послышался сдавленный голос Радхи:
— Помолись, если можешь.
И дальше мы ехали с Божьей помощью. Кроме шуток, мне показалось, что нас даже трясти перестало и не так ныло тело от неудобной позы. Мария молилась звучно, на классической латыни, и вскоре я услышала, как тихонько, вполголоса, ей вторит Веста. Глядишь, к концу пути она раскается в вероотступничестве и вернется в лоно родной католической церкви. Надо будет посоветовать ей — пусть даст обет в случае избавления вернуться.
Говорят, иногда помогает.
Я старалась ни о чем больше не думать. Я сделала все, что было в моих силах.
Но, увы, никакие мои действия и приготовления не гарантировали, что я сама останусь жива.
Грустно, но факт.
Я надеялась, что хотя бы при перегрузке в самолет нас вынут из фургона и дадут глотнуть свежего воздуха. Как бы не так. Фургон загнали в трюм, не открывая. Сквозь обшивку я услышала рев турбин. Конечно, здесь же не такая мощная звукоизоляция, как в салоне. И за все века развития воздухоплавания никто так и не изобрел бесшумных турбин. А остальные двигатели еще громче.
Нас протрясло на взлете, потом самолет оторвался от земли. Через минуту Мария успела пробормотать «извините», и ее вырвало прямо под ноги. Разумеется, никаких упреков с нашей стороны не последовало — а куда деваться, мы все прикованы. Фургон мгновенно заполнился кислой вонью.
— Сейчас еще и я проблююсь, — мрачно пообещала Веста. — У меня цепная реакция.
— Постарайся не забрызгать меня, — попросила я.
Конвоиры доложили начальству. Вскоре послышался стук отпираемых замков, створки фургона распахнулись. Воздух! Глоток свежего воздуха!
Вошел Павлов, посветил себе фонариком, осмотрел нас.
— Хорошая
идея, — одобрил он. — Но ничего не выйдет, дамы. Сами натворили, сами и нюхайте.— Вы думаете, я это нарочно?! — возмутилась Мария.
— Именно так, мэм.
— Но у меня слабый желудок!
— Да, это недостаток. Но даже недостатки можно обратить себе на пользу, когда очень хочется угнать самолет.
Он ушел, и двери снова заперли. Наши конвоиры глухо ругались, а мы уже не обращали на них внимания.
— Мария, идея действительно годная, — подала голос Радха, — но вообще-то в таких случаях не мешает сначала узнать: а кто-нибудь из нас может управлять грузовым самолетом? Потому что я, например, не справлюсь. Взлететь не проблема, а вот сесть… Не знаю, если только Берг умеет…
— Я умею, — выпалила Мария. — Я водила самолет. Правда, не такой…
— Вот именно. Ты учти, что у землян техника другая, — сказала Радха.
— Я бы справилась… наверное. В конце концов, ведь можно спрыгнуть с парашютом! Я не прыгала, нет, но вы трое — точно умеете, вы же военные. Подсказали бы мне.
Радха аж закашлялась. Веста похмыкала и уточнила:
— Мария, судя по времени, какое нас везли, мы вылетели из Инвернесса. В Москву. Из Шотландии в Россию. Знаешь, что это означает? То, что практически весь маршрут проходит над морем!
— Кстати, девочки, хочу вас огорчить, — Радха хохотнула. — Нам лететь еще минимум два часа. А там… Делла, бункер далеко от аэродрома?
— Это смотря где сядем.
— Так я о чем и говорю. Сколько мне помнится, Москва третий по величине гигаполис мира. Она ж с четверть Шотландии размером.
— Примерно, — согласилась я. — Точно не скажу, но от ближайшего аэропорта до бункера километров тридцать.
— Мужайтесь, девки, — встряла Веста. — Раньше чем через три часа подышать нам все равно не дадут.
А подышать нам дадут только перед смертью.
Лично я была рада, что добираться нам еще долго.
Последний этап пути я провела в полузабытьи. Так было проще. Я как могла расслабилась, повиснув на цепях, и закрыла глаза. Мозг отчаянно страдал от гипоксии и на этой почве очень нервно реагировал на перепады атмосферного давления при летных маневрах. Несколько раз нас проветривали — Павлов жалел солдат, поэтому менял конвоиров каждые полчаса. Один из солдат не выдержал вони, впал в истерику и попытался нас поколотить. Схлопотал по зубам сначала от товарища, потом от лейтенанта, а там пришел Павлов, молча оценил ситуацию — неуправляемый молодой мужик с оружием на борту самолета — и застрелил его.
После этого все разом притихли. Нам окончательно расхотелось шутить. Я-то как раз пошутила бы, я очень хорошо разглядела, как упал застреленный, и все поняла. Но лучше поберечь силы. Мария то молилась, то плакала. Мы угрюмо молчали. Конвоиры старались не глядеть в нашу сторону.
На аэродроме фургон выкатился из трюма и двинулся по российским дорогам своим ходом. Я побаивалась, что дороги окажутся легендарными — теми самыми, что испокон веку спасали русских от врагов, — но обошлось. Фургон почти не прыгал. Если бы не множество крутых поворотов, во время которых наш тяжелый станок, который никто не догадался закрепить, угрожающе кренился и ездил по полу от стены к стене, путь мог показаться даже приятным. Тем более, что Павлов распорядился приоткрыть крошечные окошки в передней стенке кузова. Дышать стало полегче. Правда, тут же сильно похолодало от сквозняка, и мне пришлось прилагать усилия, чтобы не клацать зубами в ознобе.