Война

Запертый в органике камеры, он не мог видеть ничего помимо того, что жило в пределах этих четырёх стен. Он всё равно нырнул обратно в Барьер, противясь органике и Барьерным структурам, которые запирали их троих в этом помещении пятнадцать на двадцать.

На самом деле, тут не на что было давить.

Всё, с чем он сталкивался — это непроницаемое молчание.

Расхаживая туда-сюда вдоль открытых частей клетки, он всё равно боролся, ничего не видя своими физическими глазами, и его aleimi источал облака жаркого света.

Он боролся не столько с конструкцией или Барьерными течениями, которые мог видеть, сколько со структурами собственного света, стараясь обуздать его, направить туда, куда он должен был суметь его направить. Но, не имея доступа к тем частям, которые нужны ему для телекинеза, это было сродни попыткам ухватить дым. Он вообще не мог заставить нужные части работать слаженно.

Он определённо не мог достичь требующегося уровня точности.

Его челюсти ныли от постоянного стискивания.

Каждый мускул в его теле болел — его грудь, ноги, руки, торс. Всё в нём сжалось, натянулось как тетива, даже его ступни.

Он неделями наблюдал за процессом исцеления своих телекинетических структур, практически с того самого мгновения, как пришёл в себя на том полу в Аргентине. Он видел признаки улучшения, проблески осознанности, даже мог шевелить и напрягать отдельные части структур. Эти проблески неизменно становились ярче с тех пор, как они вернулись в Нью-Йорк, и он стал больше времени проводить в свете Элли.

Однако и до всего этого восстановление ощущалось до боли медленным. И ничто из этого даже близко не стояло с тем, в чём он нуждался в этот jurekil’a davos момент.

Когда раздалось ещё больше сотрясающих взрывов, и под ногами пронеслась ощутимая вибрация, всё, что смог делать Ревик — это снова уставиться в потолок, пытаясь расслышать что-то ушами.

Его сердце грохотало в груди.

Почему-то этот звук превыше всего остального занимал его сознание.

Ревик опять попытался связаться с Элли через гарнитуру. Он пытался как одержимый, каждые несколько секунд на протяжении последних сорока или сорока пяти минут — практически с того самого момента, как он обнаружил, что дверь камеры заперта, и никакие его сигналы не срабатывают.

Он получал лишь мёртвую тишину.

Пока он расхаживал туда-сюда и пытался заставить свой свет работать, в его голове вертелись бесполезные мысли, которые сейчас совсем не помогали.

Например, что он должен был уехать с ней — вывезти её из этого проклятого отеля. Он должен был прислушаться к своим инстинктам и забрать её куда-нибудь в другое место, уехать с ней вдвоём. Наверное, стоило уехать с ней прямо из Аргентины, не говоря уж об Олбани или самом Нью-Йорк Сити.

Не стоило позволять ей уговорить его на возвращение сюда.

Весь этот проклятый богами город, наверное, находился под контролем Тени.

Они оба это знали, но Элли не хотела оставлять остальных без защиты, особенно людей из Списка. Элли думала, что Нью-Йорк по-прежнему оставался их лучшим вариантом, по крайней мере, в краткосрочной перспективе, пока вирус не исчерпает себя.

Она не хотела сваливать всю защиту отеля на Балидора и Врега.

По её словам, один видящий-телекинетик всё же лучше, чем ни одного.

Ему стоило переспорить её. Чёрт, да надо было накачать её наркотиками, вывезти посреди ночи и наплевать на то, хочет она уезжать или нет.

Надо было просить прощения, а не разрешения.

Ревик испытывал искушение поступить так, даже зная, как сильно разозлилась бы его жена, если бы он проделал с ней такое, если бы он практически проигнорировал её пожелания и приказы. Он знал её достаточно хорошо. Даже если бы он рассказал ей про беременность, она бы всё равно не согласилась на такое. Она не сделала бы это даже ради их ребёнка.

Ревик нахмурился, уставившись в стену.

Это несправедливо.

Она просто верила бы, что ребёнку будет здесь безопаснее.

Она бы верила, что всем им троим будет здесь безопаснее. Она верила, что безопасность заключается в численности, в семье, в друзьях. Временами Ревик даже думал, что она знает о своей беременности. Даже её выпытывание никогда не сопровождалось искренней злостью из-за его молчания. Она по-своему позволила ему соскочить с крючка.

Чёрт, да она могла приказать ему выложить всё начистоту. Она этого не сделала.

Почему она этого не сделала? Разве что она уже догадывалась о правде.

В любом случае, она не захотела бы покидать это место. Она не захотела бы оставлять Джона, Тарси, Врега, Балидора. Она не захотела бы оставлять Чандрэ, Юми, Ниилу.

Ему бы пришлось принуждать её — и именно поэтому Ревик этого не сделал.

Но он думал об этом. Он думал об этом буквально сегодня утром, когда вышел из себя из-за того, что она не подождала его и отправилась на крышу с Викрамом, захотевшим показать ей новый диск для улавливания сигналов, с которым экспериментировали он и Данте.

Всюду и постоянно ходить вместе было нелепостью. Логически Ревик это понимал — вот только какая-то его часть вовсе не считала это нелепостью. Он уже несколько недель с трудом давал ей хоть какое-то личное пространство.

Если говорить честно, то для него это было проблемой с самой свадьбы.

Вставая, он нарочно будил её, затаскивал с собой в душ, уговаривал спускаться вниз для приёмов пищи, включал её в свою работу и повседневное расписание так, как никогда не делал этого прежде. Он знал, что наверняка сводил её этим с ума, но она ни разу не возражала. Она не возражала, даже не зная наверняка, в чем его проблема.

Он не совсем сложил всё воедино по части своей гиперопеки, говоря логически.

В ретроспективе его разум всё понимал, конечно, напоминал ему обо всех утечках разведданных, которые они уже засекли, а также о вероятности того, что у Тени здесь есть ещё люди, и как минимум один на относительно высоком уровне.

Если это нападение на неё, то они определённо хотели убрать его с дороги.

Ревик кинулся на дверь, игнорируя боль, которая расцвела в его плече. Он тут же сделал это снова. И снова.