Войны за Бога. Насилие в Библии
Шрифт:
Каждый раз как вас одолевает забота или сомнение насчет того, как Бог правит миром – это Амалек атакует вашу душу. Надо стирать имя Амалека из нашего сердца, где бы и когда бы он ни нападал на нас, чтобы мы могли служить Богу в совершенной радости.
Учитель ХХ века Менахем Шнеерсон, которого некоторые считали мессией, говорил о том же: «Амалек порождает сомнения и колебания, которые охлаждают горячее желание служить Богу. Победить в нашей внутренней войне Амалека означает посвятить себя служению Богу без остатка»{316}.
Современные ортодоксальные иудеи понимают под Амалеком искусителя, то есть существо, подобное христианскому дьяволу. В статье на одном веб-сайте рассказано о психологических тонкостях искушений словами, которые напоминают «Письма Баламута» К.-С. Льюиса. Разумеется, пишет один нынешний ортодоксальный иудей, Амалек не вылезет на сцену, чтобы открыто поставить под сомнение существование Бога: в таком случае его быстро бы разоблачили. Он будет вести себя иначе: «Сначала Амалек скажет человеку, чтобы тот не слишком ревностно исполнял мицвот [заповеди] или не слишком полагался на Бога в целом, но это не будет абсолютным сомнением… Подобные
В истории мусульмане делали примерно то же самое со своими жестокими текстами, понимая их духовно и используя знакомые нам техники аллегорического толкования. Один спорный текст в Хадисе рассказывает о том, как Мухаммед после битвы заявил: «Мы покончили с меньшим джихадом, а теперь нам пора приступить к великому джихаду». Как он объяснил, битва со внешним физическим противником есть одна из форм джихада, но она имеет не самое главное значение. Настоящая битва – великий джихад, аль-джихад аль-акбар , – это сражение со злыми желаниями и силами, которые не дают человеку владеть своим умом и своей душой{318}.
Комментаторы из числа строгих исламистов уже давно ставили под сомнение аутентичность этого речения, однако сама эта идея оказывала большое влияние на ислам на протяжении его истории. Такова ключевая доктрина суфизма, вокруг которой происходило интеллектуальное и культурное развитие религии. Подлинную войну надлежит вести против нафс, против своего Я, – против того, что читатель Библии мог бы назвать внутренним амалекитянином или скрытым ханаанеем в человеке. По словам африканского суфия Шейха Ахмаду Бамбы, «воин на пути Бога не лишает жизни врагов, но борется с нафс , чтобы достичь духовного совершенства»{319}.
Внутреннее завоевание
Христиане также с первых веков своего существования понимали ветхозаветные истории с помощью типологии, так что древние события для них были прообразом или предвозвещением событий жизни Иисуса и истории церкви. Некоторые первые отцы церкви так сильно увлекались поиском «типов» в Ветхом Завете, что каждое упоминание дерева было для них прообразом креста, а каждое упоминание о воде говорило о крещении{320}.
Этот подход избавлял читателя от необходимости мучительно размышлять над актами насилия и кровопролитием в Писании, что должно было особенно заботить первых христиан, которые ненавидели войну и вооруженные конфликты. Реальные исторические дерево и вода становились богословскими символами, то же самое происходило с завоеваниями и резней, с мечами и копьями. Когда апостол Павел призывал своих последователей «облечься во всеоружие Божие», он имел в виду отнюдь не земное вооружение. Как говорилось в одном популярном христианском гимне, христианские солдаты шли не на войну, но как бы на войну. Как только история о завоевании Ханаана обрела духовный смысл, все враги и злодеи, участвовавшие в ней, также превратились в символы. Амалекитяне, мидьянитяне, ханаанеи и другие народы с легкостью стали демоническими силами, символами грехов и искушений, которые подстерегают христиан на пути в Землю обетованную. При этом не пострадал ни один реальный житель Ханаана{321}.
В таком контексте христиане могли даже размышлять о войне по правилам херема . Апостол Павел пользуется соответствующими образами, хотя относит их только лишь к космической битве. То же самое мы находим в книге Откровение, написанной около 95 года н. э. Эту книгу невозможно понять вне контекста традиции библейской войны YHWH, которая стоит за всем, начиная от трубного звука, собирающего святое воинство, и кончая уничтожением демонических сил, которые правили испорченным миром. Такая война, понимаемая в мистическом смысле, вполне хорошо сочеталась с религией мира и непротивления. Кто будет спорить с тем, что этих демонов следует уничтожить?{322}
Христианская типология достигла новых высот в первой половине II века, когда один христианин, имени которого мы не знаем, написал так называемое Послание Варнавы. Этот «Варнава» (возможно, живший в Египте) находит образ креста во многих ветхозаветных повествованиях, особенно в истории о войне Израиля с Амалеком. Моисей предсказал Iesous – Иисусу Навину, что в будущем совершит Iesous – Иисус из Назарета. Раннехристианские авторы часто использовали иные варианты библейских текстов, чем те, что нам знакомы, и толковали их весьма своеобразно. Так, Варнава видит в тексте Книги Исхода обетование о том, что «в последние дни Сын Божий разрушит весь дом Амалека вплоть до его корней». Так истребление Амалека становится событием конца времен, духовным и апокалиптическим знамением{323}.
Нераскрытая тайна
В первые столетия существования христианства и в Средние века многие толкователи Писания искали в нем аллегории, причем такие, которые современному человеку кажутся неправдоподобными или даже нелепыми. Но если мы не сможем понять эти образы, мы закроем для себя возможность понять мировоззрение древних христиан, не говоря уже о культурных достижениях христианства, поскольку именно эти образы стимулировали развитие христианского визуального искусства. Лишь когда мы поймем такую любовь к аллегориям и типологии, мы можем понять и то, как христиане нейтрализовали жестокость повествования о покорении Ханаана{324}.
Одним из выдающихся толкователей Библии был Ориген, египетский мыслитель III века, который видел в буквальном историческом понимании Ветхого Завета реальное испытание веры. Он сражался против маркионитов и гностиков, которые обвиняли Библию в жестокости, говоря, что описанные в ней войны и убийства невозможно примирить с любящим Богом, открытым через Христа. Ориген всерьез прислушивался к подобным обвинениям и даже готов был признать, что, если аргументы противников справедливы, они угрожают существованию христианской веры. Но такая проблема возникает только при буквальном понимании данных историй, говорил он, однако ни один мудрый или образованный человек не будет понимать их буквально. По мнению Оригена, в Писании можно найти три смысла, где каждый последующий важнее прежних. Самое низшее место занимает буквальный смысл текста, и простые
души могут на этом остановиться. Но более опытные верующие перейдут от этого к нравственному толкованию, а затем, наконец, к духовному смыслу{325}.Если вы принимаете такой подход, Книга Иисуса Навина перестает быть соблазном для веры и даже может стать глубоким источником вдохновения. «Таким образом, этот труд глубоко проникнут милосердием, хотя еретики называют его жестоким». В серии проповедей, посвященных толкованию Книги Иисуса Навина, Ориген разворачивает перед слушателем буквально сотни аллегорий, аналогий и числовых значений, которые никогда бы не пришли в голову современному читателю – что доказывает, как считал Ориген, что такой читатель крайне далек от духовности. Так, мы читаем в этой библейской книге о пяти неприятельских царях, спрятавшихся в пещере, которых израильтяне нашли и казнили. Ориген с легкостью идентифицирует противников: это зрение, обоняние, слух, вкус и осязание, ощущения, которые могут склонить человека на грех. В прошлом эти цари господствовали в пещере человеческого ума, но Иисус Навин (прообраз другого Иисуса) победил их и воздвиг над ними свое духовное знамя{326}.
Все битвы в Книге Иисуса Навина, как их понимал Ориген, были борьбой с грехом: «Внутри нас есть ханаанеи, внутри нас гиргашеи, внутри нас евусеи». Взять, к примеру, уничтожение Гая. Да, соглашался Ориген, иудеи, читая о резне, устроенной воинами Иисуса Навина, могут стать жестокими и кровожадными, но христиане лучше понимают, в чем здесь дело. Подлинный смысл истории о городе Гае лежит внутри:За этими словами сокрыты тайны… Мы не должны оставлять внутри ни одного из демонов, которые живут в хаосе и правят бездной, мы должны их всех уничтожить… Потому все святые убивают жителей Гая: они уничтожают их и никого не щадят… Пусть город Гай обшарят наши острые мечи, мы уничтожим всех обитателей хаоса, все вражеские силы… Иисус пришел и поразил всех царей, владевших в нас царствами греха, и он повелел нам уничтожить всех этих царей, никого не оставляя в живых{327}.
В сражении с демонами пленных брать не полагается.
Хотя в Средние века западные читатели редко могли изучать греческие тексты, они обращались к аллегорическим толкованиям, следуя за Августином. Подобно своему предшественнику Оригену, Августин не видел проблем в повествованиях Библии об убийствах, поскольку не считал их прямолинейными историческими отчетами. Каждую часть Священного Писания следует понимать в контексте большой истории, которая достигает кульминации во Христе, и только в таком контексте каждая часть текста обретает свой смысл. Такой подход, разумеется, вполне работал в случае «войны с Амалеком, имеющей пророческий и символический характер»{328}.
Августин обычно не говорил, что такое-то толкование данного текста вернее всех прочих: читатель может выбрать то или иное понимание. Для него было важно то, что любой отрывок читается в контексте целого, как часть всей Библии, а не как отдельная запись о событии прошлого. «Какое бы толкование мы ни считали истинным, благочестивый ученик Писания должен понимать, что в любой заповеди, любом поступке, любой истории можно найти их цель и символическое значение»{329}. Похоже, Августин понимал, что не надо ставить рамок аллегорическим значениям, которые «благочестивый ученик» может найти в тексте. Фактически все что угодно предпочтительнее буквального смысла.
Резня в благочестивых гимнах
Подобные аллегорические толкования приобрели особую популярность в Средние века и эпоху Реформации, к ним прибегали и гораздо позже. Такое духовное понимание имело то великое преимущество, что ограничивало приложение текста к актуальным ситуациям и конфликтам в реальном мире. В 1637 году колонисты Новой Англии вступили в кровопролитную схватку с индейцами пэко, которых белые, что неудивительно, идентифицировали с Амалеком. Радикальный пуританин Роджер Уильямс написал письмо к Джону Винтропу, протестуя против пролития «невинной крови» во имя священной войны. Уильямс не сомневался в том, что колонисты были новым Израилем, однако он предупреждал, что практическую политику не стоит строить по модели Амалека: «Можно доказать многими аргументами, что постоянная война Господа с Амалеком имеет сверхъестественный и мистический характер». Другие библейские отрывки противоречили этой истории, и их следует признать более важными, потому что они носят скорее исторический, нежели мистический характер{330}.
Великая традиция аллегорического толкования распространялась через гимны и литургические тексты. Исход и завоевание Ханаана как духовные события обрели новую популярность с распространением гимнов в XVIII и XIX веках. Верующие пели: «Я иду в страну Ханаанскую, где душа уже не умирает». Последним препятствием на пути к этому месту предназначения была река Иордан, символизировавшая смерть:
На опасном берегу Иордана стою
И жадно гляжу
На прекрасную землю Ханаана,
Где находится мое владение.
Местные жители Ханаана, которые мешали Израилю двигаться к его владению, разумеется, были олицетворением сил мрака. Чарльз Уэсли точно повторял рассуждения раввинов, когда говорил, что Амалек есть сила греха, а не явление внешнего мира. Вот что говорит об этом один из его гимнов:
Иисусе, мы дерзаем уповать на Тебя
Вопреки внутреннему Амалеку,
Он скоро будет искоренен
С самим его именем, источником греха.
Не менее решительно последователи Уэсли клялись уничтожить ханаанеев{331}.
Позднейшие поколения христиан также понимали завоевание и сопровождавшие его убийства в духовном смысле. Это значило, что побежденные племена были просто яркими и порой гротескными символами нравственного зла. Проповедник XIX века Джонатан Бейли говорил: «Амореи – это похоти сердца; хетты – это более хитрые и осторожные враги интеллектуального самообмана; ханаанеи представляют зло в целом». Поэтому христиане «должны духовно искоренять ханаанеев, хеттов и амореев» {332}.
В викторианскую эпоху христиане также превратили историю об уничтожении мидьянитян в аллегорию внутренней борьбы со злыми импульсами. Дж. М. Нил написал на эту тему странный гимн, который в те времена часто пели и любили:
Христианин,
ты их видишь
на Святой земле?
Воины Мидиана
тихо крадутся.
Христианин,
встань и порази их.
Подсчитав выгоды и потери,
порази их силой
святого креста{333}.