Воздушная тревога

Когда книжный шкаф опустел, я разогнул ноющую спину. Ничего! Может, в спальне? Может, костюмы в шкафу откроют какую-нибудь тайну? Тщетная надежда. Я направился через комнату, когда вдруг увидел бумажник. Он лежал на каминной доске, совершенно открыто. Казалось невероятным, что я провел в комнате двадцать минут и не заметил его. Я бросился к нему. Две однофунтовых банкноты, марки, несколько визитных карточек и фотография. Я рассеянно взглянул на нее. Она выцвела и обтрепалась по краям из-за постоянного трения о кожу бумажника. На ней был изображен невысокий, хорошо сложенный мужчина с продолговатой головой, пухлыми губами и несколько длинноватым носом. Лицо интеллигентное, выдвинутая челюсть и внимательные глаза, наводящие на мысль о сильной личности. Это было лицо, которое трудно забыть, лицо Вейла. Я ощутил легкий трепет.

У Вейла на руке висела темноволосая, веселая с виду девушка; в фигуре угадывалась склонность к полноте. Она показалась мне смутно знакомой. Я перевернул снимок. На выцветшем штемпеле были видны немецкие буквы. Я разобрал слово «Берлин».

Я уже собирался вложить фотографию обратно в бумажник, когда у меня в мозгу будто что-то вдруг щелкнуло. Я быстро перевернул карточку и еще раз посмотрел на нее. И тут же понял: девушка эта — Элейн. Сейчас она чуточку стройнее и не такая круглолицая. На снимке она была моложе и бесшабашнее… Может быть, девушка с фотографии просто похожа на нее. Я снова перевернул снимок и присмотрелся к штемпелю. Над словом «Берлин» были едва различимы цифры «1934». В 1934 году Вейл был в Берлине вместе с Элейн. Это было важное звено.

И в этот миг я услыхал, как в замке повернулся ключ.

Я в страхе огляделся. Спрятаться было негде. Открылась и закрылась дверь, в коридоре раздались шаги, а я стоял, будто к месту прирос. Затем с лихорадочной поспешностью я сунул фотографию в карман брюк. В следующее мгновение дверь распахнулась, в проеме появился Вейл. Он уставился на меня и на погром, устроенный в его гостиной.

Я думаю, у меня был дурацкий вид, когда я стоял там с открытым ртом. Его лицо омрачилось гневом, щеки залила краска. Но его глаза, серые, под цвет серо-стальных волос, оставались отрешенными и настороженными. Гнев быстро миновал. Вейл прошел в комнату.

— У меня, кажется, гости, — сказал он. — Может быть, представитесь?

Он подошел к каминной доске и взял сигарету из стеклянного портсигара. Прикурил от зажигалки.

Мое смущение прошло, зато возрос мой страх. Манеры у него были такие непринужденные и такие приятные, а глаза, все время следившие за мной, такие жесткие. Я знал, что я ему не ровня.

— Я полагаю, вы обо мне слышали, — сказал я. — Моя фамилия Хэнсон.

Я отчаянно пытался состязаться с ним в непринужденности, но мой голос предательски задрожал.

— Ах, да, — сказал он. — Припоминаю. Зенитчик.

Никаких интереса или радости узнавания не отразилось в его глазах. Они оставались неизменными — холодными и наблюдательными. Интуитивно я чувствовал, что он понял, кто я, как только распахнул дверь. Он неторопливо затянулся сигаретой. Ничего не говоря, он внимательно меня разглядывал. Я ничего не мог поделать — под этим взглядом я опустил глаза. И как только я это сделал, мне стало ужасно неловко: я не знал, куда девать руки, куда смотреть. Я чувствовал себя воришкой, пойманным на месте преступления. К тому же я был встревожен тем, что он может со мной сделать. Вот она, возможность убрать меня с аэродрома. Я возлагал надежды только на то, что он сочтет это слишком большим риском. Если он добьется моего ареста, меня отдадут под трибунал, а на суде я уже буду в состоянии обосновать причины, по которым залез в его квартиру. У судей не будет основания не верить, потому что я могу доказать, что не нуждаюсь в деньгах. Это подтвердил бы мой редактор. А ведь было еще дело с подлогом чертежа и организацией моего обыска. Это тоже можно было бы использовать. Жаль, что я сжег этот чертеж. Вейл, впрочем, этого не знал.

Я набрался смелости, поняв, что положение не совсем против меня. Более того, чудилось, что оно предлагает последнее окончательное доказательство, ибо меня по-прежнему глодал червь сомнения. Если Вейл будет добиваться моего ареста, это сомнение еще больше усилится. Если же он этого не сделает, тогда я буду знать наверняка, что он не смеет рисковать.

Я поднял на него глаза. Он по-прежнему смотрел на меня, опершись локтем о каминную доску.

— Ну? — сказал я.

— Что ну? — отпарировал он и прибавил: — Может быть, вы объясните, что все это значит? — Легким движением глаз он указал на разбросанные на полу книги и бумаги.

— Я полагаю, объяснение вам известно, — ответил я.

Он заколебался, затем неторопливо кивнул.

— Да, пожалуй. Я слышал о телеграмме, которую вы пытались отправить в свою газету. Я сам хотел поговорить с вами об этом — сразу же. Но командир авиакрыла Уинтон и слышать об этом не пожелал. Он заявил, что дело надо оставить на рассмотрение вашего офицера. Я вижу, мне следовало настоять на своем. Тогда не произошло бы этого… — он помолчал, подбирая слово, — … этого разгрома в моих комнатах.

— А вы, случайно, не просили, чтобы меня немедленно перевели в другую часть? — предположил я.

— Нет, — ответил он вроде бы искренне. Он указал на одно из больших кресел у камина. — Присядьте, потолкуем. — Голос у него был тихий, однако в нем слышалась твердость. Это был голос, которому повинуются.

Но я не сдвинулся с места.

— Я предпочитаю стоять.

Я отчаянно пытался мобилизовать всю свою уверенность, зная, каким жалким буду себя чувствовать, если сяду, а он будет стоять и говорить со мной как бы свысока.

Он пожал плечами.

— Как знаете, — сказал он. — Прежде всего, мне следовало бы упомянуть, что в моей власти добиться вашего ареста с весьма неприятными для вас последствиями.

— Не думаю, что вы пойдете на это, — возразил я. — Уж слишком много у вас поставлено на карту, чтобы так рисковать.

— О-о?! — Его густые брови подскочили. На секунду я почувствовал, что припер его к стенке. Он был в чем-то не уверен.

— Это и подводит нас к тому, о чем я хотел бы с вами потолковать. Может быть, вы все же объясните, почему подозреваете во мне нацистского агента?

— Откуда вы узнали, что я подозреваю в вас нацистского агента? — Вопрос слетел у меня с языка прежде, чем я понял, что говорю. — В телеграмме я только запрашивал о вас информацию.

— Мой дорогой мальчик, командир рассказал мне все об этом прискорбном деле. — Его голос звучал терпеливо.

— Тогда вам известно, почему я подозреваю вас.

— Я знаю, что вы заявили командиру авиакрыла Уинтону. Расскажите мне все, чтобы мы могли выяснить спорные моменты. Поскольку я с вами встретился, — продолжал он, — и кое-что о вас знаю, я не такой безумец, чтобы сомневаться в бескорыстности ваших действий. Если бы вас арестовали, это не доставило бы мне абсолютно никакого удовольствия — ведь я знаю, почему вы вломились в мой дом. — Он опустился в кресло и указал мне на другое, по ту сторону очага. — Итак, — сказал он, когда я сел, — в чем, собственно, дело?

Я заколебался. Не мог же я заявить: «Я вам не скажу». Это было бы по-детски. Кроме того, этот человек имел право знать, почему я его подозреваю, и я решил, что это ему не повредит. Поэтому я рассказал ему о том, как при виде него замолк немецкий пилот, о плане вывести из строя аэродромы истребителей, о котором он говорил мне.

— Если и есть какой-то такой план, — продолжал я, — а я думаю, что парень не соврал, — то его можно было бы осуществить с помощью пособников на самом аэродроме. Эти агенты могли внедриться сюда некоторое время назад и достичь достаточно сильных позиций для того, чтобы сыграть главную роль.