Возлюби врага своего

— Дафай, дафай, Иван! Пошли, я буду тебя расстреливать, — сказал я, и вывел «Ивана» на улицу.

Я провел его на берег Западной Двины и напоследок перед смертью угостил сигаретой. Иван закурил и, глубоко затягиваясь трясущимися руками, жалобно посмотрел на меня. Я держал автомат наготове и в любую минуту мог разрезать его пополам одной только очередью. По его лицу текли слезы и он, жадно затягиваясь, вдруг зарыдал, словно обиженный ребенок, опускаясь на колени в снег. Что тогда произошло со мной — я не знаю?

Я впервые пожалел «Ивана», пожалел своего врага и, вскинув автомат, выпустил очередь в воздух. Что было после, меня не интересовало. Как этот русский выберется из нашей зоны, мне было тоже все равно. Не оборачиваясь назад, я вновь вернулся в бункер, доложив Крамеру об успешно проделанной работе по ликвидации очередного большевика. Повесив автомат на бревно, служащей опорой крыши Крамер почувствовал, что от него пахнет горелым порохом. Несколько раз он втянул в себя воздух и сказал:

— Малыш, тебе не было жалко своего врага? Мне кажется, что…

— Нет, Питер, хороший русский, это мертвый русский. Мне жаль только тот колбасный фарш и шоколад, который мы потратили на него за это время. Такая мишень была хорошая для их снайпера, а мы её завалили сами, как свинью в деревенском сарае.

— Ганс, дорогой мой друг, очень хорошо знает свое дело, он сделает этого Жукова как надо, а нам с тобой нужно готовиться к рейду, — сказал Крамер, ничуть не жалея врага

* * *

— Транспортный юнкерс будет сегодня ночью ждать нас на аэродроме в Велиже. Ты еще не забыл дружище, как прыгать с парашютом на головы врагов? — спросил Питер, натирая лицо кремом.

— Нет, господин капитан, не забыл.

— Тогда собери мне нашу роту, есть приказ. Нам поставлена очень-очень опасная задача. Сегодня вечером выступаем, — сказал Крамер, одеваясь в боевую экипировку.

— Так точно!

Судя по немногословности нашего командира, можно было предположить, что он всем своим внутренним чутьем чувствует, что данная авантюра наших генералов очередной раз является блефом.

Я вышел из бункера и тут же рядом вошел в другую солдатскую землянку, где мои бойцы довольно крепко спали, стараясь запастись силами на будущее.

— Вили, через два часа мы выступаем в сторону Велижа. Через час, построить роту в полном боевом снаряжении с тройным запасом боеприпасов, у нас сегодня будет очень жаркая вечеринка!

— Так точно, господин унтер-офицер, — сказал он.

Вернувшись в бункер капитана Крамера, я сел в проволочный гамак, накрытый огромным количеством всевозможных тряпок. Глаза мои слипались и я, засыпая на ходу, сказал:

— Питер, я только час посплю, а потом пойдем с тобой воевать.

— О, малыш, как ты раскис. Может кофе? — сказал Крамер.

— Да, да, кофе, но только через час, — сказал я, уже не отдавая отчет сказанному.

Голова моя наклонилась, и я тогда мгновенно заснул. Три последних дня без сна выжали меня, словно лимон. Иногда от подобной усталости мне просто хотелось умереть. Я неоднократно был свидетелем, когда многие бойцы просто сами лезли под пули, чтобы ценой жизни избавить свой уставший организм от этих жутких страданий проклятой и грязной войны.

Правда сия чаша миновала меня, я хоть и жутко устал, но все же своим сознанием надеялся, что конец этому кошмару придет довольно скоро. За снегом русской лютой зимы обязательно придет весна, а там будет намного легче и нас отправят на переформирование назад в Германию. Тем более, что уже через две недели наши войска должны были отойти в тыл, чтобы дать возможность свежим силам склонить чашу весов в нашу пользу.

Правда, новости последних дней из-под Сталинграда слегка деморализовали многих наших солдат. В эти дни только войска СС, гонимые реваншем за поражение под Сталинградом все более и более жестоко расправлялись с мирным населением в поисках мнимых партизан, которых они видели в бородатых стариках да беззубых бабах, населяющих прифронтовую полосу.

Наша рота хотя и предназначалась для ведения диверсионных и разведывательных мероприятий, но иногда в целях усиления придавалась этим мясникам-карателям для охраны их тылов. Солдаты в такие дни особого удовольствия не испытывали ввиду ведения нечестной игры нашими наци.

Капитан Крамер старался в роте создать отношение уважения к своему врагу, но все его старания сводились на нет зверствами этих головорезов с черепами на пилотках и петлицах.

Проснулся я от легкого толчка в спину. Крамер стоял надо мной и держал в своих руках алюминиевую кружку с горячим кофе.

— Вставай, малыш, уже пора, через час выступаем. В самолете доспишь, нам лететь до высадки около часа.

— Зимой в самолете? — спросил я иронично, хватая кружку с горячим напитком, — Это же ад!

— Да я, наверное, неудачно пошутил, — ответил Крамер, присев напротив меня.

— Я, Кристиан, предполагаю, что нас посылают к черту в пасть. По последним донесениям там сейчас довольно таки жарко. 8 танковая дивизия генерала Бранденбергера выступила на прорыв блокады. Но его танки сейчас довольно хорошо горят на подступах к городу. Нам приказано для усиления гарнизона высадиться прямо на крепость, будем готовить прорыв русского окружения. Ты бы так, на всякий случай, привязал к своему тощему заду чугунную дверку от печки. Падать нам придется прямо на наши окопы. Русские будут рады увидеть наши жопы, висящие над их головами.

— Я не уверен, Питер, что наши десантники чем-то смогут помочь этим смертникам. Я думаю, как бы нам выжить в этой бойне и достойно выйти из города. Через две недели нас снимают с фронта и отправляют на месяц в тыл для отдыха. Я не хотел бы упускать возможность вернуться в теплую постель к Анне и выпить с ней вина с десертом. Хотелось бы еще и пива глотнуть с баварскими колбасками, как в былые годы.

На улице в ту минуту послышалось оживление. Разведчики, гремя амуницией, уже строились в боевой порядок, согласно уставу вермахта. Среди солдат чувствовалось напряжение, так как многие уже знали, куда нам придется приземляться. Новые белые маскхалаты были специально получены со склада для этой операции. Все солдаты переоделись в сухое белье и трофейные телогрейки большевиков, у которых были отрублены рукава. Запас продовольствия был выдан всего лишь на трое суток.

Да если бы в ту минуту мы знали, как изголодались наши солдаты в осажденном гарнизоне!? Авиация тогда почти ежедневно сбрасывала на город контейнеры с хлебом и тушенкой, но большая часть груза доставалась нашему врагу, который обжирался дармовыми продуктами, падающими на их головы.

На двадцать человек наших солдат приходилась одна булка хлеба да банка тушенки. Три сотни лошадей были съедены уже давно, и вот в этот ад нам пришлось высаживаться по воздуху.

В отличие от блокады Велижа в 41–42 году, у этих солдат крепости Великих Лук не было ничего. А у нас тогда были целы городские запасы картофеля. Даже у нас создавалось ощущение, что мы летим не в окруженный гарнизон, а в волчью яму с голодными и страшными зверьми. Я тогда осознавал, что не успеем мы коснуться ногами земли, как наши братья по оружию съедят все наши припасы вместе с нами. В гарнизоне оставалось около тысячи раненых, которые нуждались не только в лекарствах, но и в полноценной еде, которую взять было уже неоткуда.