Возлюби врага своего

— Капитан, как, как она будет звучать на немецком? — спросил Ганс, доставая лист бумаги и ручку. — Я хочу переписать и положить её на музыку.

Крамер налил в кружку еще водки и выпил её, вытирая рукавом рот, как это делают русские. Слегка взбодрившись и, вытерев проступившие на глазах слезы, он сказал:

— Её можно перевести на немецкий, но она утратит свою неповторимую душу. В нашем языке нет таких слов, как в русском. Поэтому и нарушается построение рифмы и мелодии.

— Да, Питер, вот поэтому мы во многом не понимаем «Иванов», — сказал Ганс.

В тот миг я растворился в своих воспоминаниях, и в сознании представил тех русских, которые точно так же сидели возле печи, вдали от своих жен, детей и матерей. Что же заставляло нас убивать друг друга? Что заставляло нас ненавидеть? Ответ был один. Мы, словно фигуры на огромной шахматной доске передвигались огромной силой своих кровожадных лидеров. Мы передвигались их волей и безграничной властью, оставляя на поле брани свои истерзанные пулями тела в угоду их амбициям.

Вот тогда-то я и задумался о правде этой войны. О её предназначении в истории всего-всего человечества. Эти философские мысли каждый раз вращались в моей голове после очередной порции шнапса. Но когда алкоголь бесследно уходил, я вновь возвращался в рутину солдатских будней, и гнал прочь пораженческие мысли и это деморализующее настроение. Правда, с каждой удачной последующей операцией «Иванов» эти мысли возвращались ко мне, вновь и вновь не давая покоя.

Тем временем пока я философствовал о добре и зле, Крамер нажрался, что настоящая русская свинья. Он всю ночь, горланил песни на русском языке, а пьяный Йорган подыгрывал ему на своей гармошке. Наши часовые несколько раз поднимали тревогу, думая, что подвыпившие партизаны заблудились и вышли в расположение наших частей. В эту минуту они выглядели довольно забавно, но я отключился и полетел штопором в черную бездонную яму.

Сколько мне довелось проспать, я не помню. Помню только, что проснулся я от того, что на мое лицо сыплется песок, а весь бункер подпрыгивает от разрывов артиллерийских снарядов. Капитан Крамер спал на своем гамаке, словно убитый, не обращая никакого внимания на артиллерийский обстрел.

Штурмовая группа 332 русской стрелковой дивизии ровно в 8-00 начала свое наступление на Велиж. Она разгромила линию обороны нашего 251-го пехотного и вышла к центру города. Хотя до нас было более пятнадцати километров, все же снаряды крупного калибра долетали до Беляева, подавляя своим огнем все тыловое обеспечение гарнизона.

Такой наглости от большевиков явно никто из нас не ожидал, и в ночь на 20 января солдаты 251 пехотного полка под покровом ночи в маскхалатах ворвались в траншеи «Иванов» и перерезали всех ножами. Русские были вынуждены открыть артиллерийский огонь по своим же окопам, но наши солдаты вовремя оттуда улизнули, зная привычки «Иванов» вызывать огонь на себя.

В помощь гарнизону тут же была брошена группа из горных егерей и уже через тридцать минут они вступили в схватку с врагом в районе аэропорта, откуда мы взлетали на последнее задание. К вечеру 20 января все было окончено, получив в подкрепление части 328 пехотной дивизии, наши войска далеко выбили русских из города.

Большевики, оставляя сотни своих трупов, отступили на его окраину в район еврейского кладбища. Усиленные 360 и 334 стрелковыми дивизиями и 550 штрафным батальоном, наши войска сплошным фронтом растянулись на несколько километров вдоль дороги Велиж — Невель, и сковали жалкие попытки большевиков разорвать оборону.

Еще около месяца русские огрызались, стараясь произвести разведку боем, но каждый раз откатывались, оставляя несметное количество убитых солдат. Ближе к марту 1943 года наши войска вернули себе город Белый и выровняли линию фронта на этом стратегическом плацдарме.

Железный крест

По плану ротации уже через три дня после начала наступления русских мы с Крамером вновь оказались в Витебске. После прибытия в город первым делом мы расположились в офицерской гостинице, находящейся на набережной Западной Двины в одном из уцелевших домов. Витебск по сравнению с прошлым годом выглядел еще ужасней. Почти весь город был превращен в руины благодаря систематическим бомбардировкам русской авиации.

Сердце мое трепыхалась в предчувствии встречи с Анной. Нет, я не был влюблен в неё, но она первая женщина, которая подарила мне радость интимной близости и научила меня тому, о чем я мог только мечтать.

— Что, малыш, не терпится увидеть её? — спросил меня Крамер, видя, как я прихорашиваюсь, приводя в порядок свой потертый мундир.

— Я, Питер, хотел бы еще раз провести с ней ночь. Я даже немного накопил денег, чтобы вновь коснуться её груди и этих шикарных бедер. Черт побери, как она возбуждает меня. Я даже сейчас чувствую, как я хочу её!

— Ладно, ладно, я думаю, фюрер может подождать!

Крамер до блеска начистил свои хромовые сапоги, оросил себя хорошим французским одеколоном, на который он денег никогда не жалел. Почистил свое кожаное пальто, которое он приобрел по случаю учебы в Цоссене. Тогда многие офицеры носили кожаные плащи независимо от звания. Вот в таком почти парадном виде он предстал передо мной, сияя безупречной офицерской свежестью.

— Как я тебе, Кристиан?

— Восхитительно! — сказал я, чувствуя легкую ревность.

Действительно, капитан выглядел, словно с глянцевой обложки журнала «Вермахт» и я чувствовал в нем своего конкурента при встрече с Анной. Все мои усилия придать себе точно такой же бравый вид потерпели фиаско. Я, глядя на себя в зеркало, был чрезвычайно неудовлетворен. Потертая шинель цвета фельдграу (серо-полевой) не имела той былой свежести, когда я получал её на складе. Тяжелые кованые солдатские сапоги дополняли и без того мой жалкий и убогий вид. В эту минуту я понял, что обязательно должен стать офицером, чтобы покорять женские сердца своей бравой статью.

Питер, глядя на меня, почувствовал тогда мое настроение и сказал:

— Тебе надо, Кристиан, поступить в офицерскую школу, чтобы иметь рост по службе. А так, так ты дальше унтер-офицера прыгнуть не сможешь, даже если будешь награжден тремя «Железными крестами». У тебя будет шанс сказать об этом фюреру, так ты, малыш, постарайся его не упустить!

— Я подумаю, — сказал я и неудовлетворенный своим видом вышел на улицу.

Крамер тут же последовал за мной, и мы направились в сторону вокзала. Движение в городе напоминало мне о Берлине. Грузовые машины, мотоциклы фельджандармерии, вооруженные пулеметами, сновали по улицам.

Весенняя грязь да почерневший от солнца и бомбардировок снег придавали нам слегка унылое настроение. В эту минуту город напоминал скорее муравейник, где каждый был занят своими делами и не обращал на нас никакого внимания. Я тогда еще не знал, что буквально через два квартала все мои приготовления к встрече с Анной будут сведены на нет, и внезапно возникшее желание стать офицером, так же внезапно растворится, словно утренний туман.

Добравшись до места, нам предстала ужасная картина. Ресторанчик нашей фронтовой мечты напоминал некое жалкое подобие свалки битого кирпича. Посреди разбитых взрывом стен зияла огромная черная воронка, слегка припорошенная снегом. На куске торчащей из стены арматуры висел красный кусок бархатной драпировки из уютных апартаментов Анны. Что-то тяжелое и неприятное коснулось меня лично, я впервые в один миг возненавидел всю эту войну.