Возлюби врага своего
Шрифт:
Я сидел в холодной норе под берегом и впервые молил Бога, чтобы наши бомбы не повредили большевикам их железную дорогу. Через пять-семь минут налет на русских закончился. Все село было охвачено огнем и дымом, слышались стоны раненых и крики командиров. В такой жуткой обстановке появилась небольшая надежда на успех нашего мероприятия. Дым от горящих домов, машин и вагонов довольно сильно прикрыл депо. Как раз в то время мы и почувствовали, что наступило время нашей игры. Как и оказалась, я, принимая решение, был действительно прав.
Основной путь делился на три параллельных ветки, одна из которых вела к гидранту для заправки паровозов водой, другая ветка проходила через кирпичный ангар, в котором, вероятно, располагалось ремонтное депо. Около него
— Вольф, вот и пришел твой час, — сказал я своему солдату. — Нужно убрать этого часового, а мы выкатим дрезину на основной путь. Пока «Иваны» там тушат пожар, мы под прикрытием дыма сможем зарядить эту тачку и отправить её в путешествие навстречу большевистскому эшелону.
Вольф, слившись с поверхностью земли, пополз по грязному мартовскому снегу в сторону сторожевой будки, держа кинжал в зубах.
Смеркалось…. Сквозь эту мглу, заполненную дымом от пожарищ, Вольф ворвался в будку. Звуки горящих хат да крики русских солдат, скрывали наши действия от обнаружения. Вольф, переодевшись в тулуп убитого им часового, вышел из будки, и трижды по договоренности моргнул фонариком. По его сигналу мы тут же выскочили из-за своего укрытия и дружно набросились на дрезину, бесшумно перегоняя её на основной путь. Уже через несколько минут она, снаряженная почти сотней килограммов тринитротолуола, стояла в полной готовности к отправке.
В свете пожаров было видно, что к сторожевой будке идет смена караула из трех вооруженных винтовками «Иванов». Большевики, разговаривали между собой, мелькая огоньками горящих самокруток. В наступившей темноте они абсолютно ничего не видели и не подозревали о нависшей над ними опасности.
Русские, подойдя к будке, были тут же застигнуты врасплох. Наши разведчики аккуратно и хладнокровно, перерезав глотки ножами, положили всю смену русского караула. Со стороны я видел лишь блеск стали, который, мелькнув в сумраке искрой, возвестил о преждевременной кончине врага. Сквозь разрезанные глотки слышалось жуткое хрипение и клокотание вырывающейся из ран крови. Через считанные секунды их борьба за жизнь также внезапно окончилась.
— Weiter, weiter, forwerst! — я, как старший группы подал команду, и все мои бойцы рассредоточились и залегли, используя естественные укрытия этого депо.
Я влез внутрь кабины и, провернув стартер этого устройства, завел её вопреки своим сомнениям. Дрезина чихнула, и её мотор стал постепенно набирать обороты. Времени на раздумье уже не было. Не включая фар, я тронулся, оставляя свою группу в качестве прикрытия, а сам приготовился к встрече с эшелоном. Дрезина, урча мотором, покатилась в сторону деревни Шишово, что находилась возле железнодорожного моста, который нам необходимо было подорвать вместе с эшелоном. Вслед ей тут же потянулись цепочки трассеров и отдельные огоньки снарядов зенитных пушек.
Звон пуль по стали и стеклам заставил меня лечь на пол, чтобы не получить кусок свинца в свой героический зад. Я, лежа на полу, рукой давил на педаль газа, а дрезина, не смотря на обстрел, набирала скорость. Она все дальше и дальше уходила и уходила от огня русских, пока не выскочила из зоны прицельной стрельбы.
Группа моих бойцов осталась на этой станции для прикрытия дрезины. Я не знал тогда, что кроме радиста Густава Манца на дрезину больше никто не успел запрыгнуть. Он все же успел тогда связаться с основной группой капитана Крамера и передать открытым текстом об успешном начале нашей операции. После сеанса связи он тут же получил в голову пулю из русского крупнокалиберного пулемета. Его кровь и мозги мгновенно разлетелись по всей кабине, забрызгав мне лицо и остатки стекол.
До столкновения с русским эшелоном оставались считанные минуты. Дрезина, постукивая на стыках рельс, все дальше
и дальше уносилась на север. А вслед за ней неслись проклятия взбешенных большевиков. В столь короткое время «Иваны» уже ничего не могли сделать. Воинский эшелон летел в сторону фронта, а я словно японский камикадзе, снаряженный тротилом — навстречу этому эшелону.Я знал, что мои минуты уже сочтены, но в моей душе не было никакого страха. Я знал, что погибаю, и моя смерть станет показателем доблести и героизма настоящего немецкого солдата. Всматриваясь в кромешную темноту, я вновь и вновь возвращался в своей памяти к лучшим дням своей жизни.
Я вспоминал маму, вспоминал Габриелу и верил в то, что Родина и фюрер назовут меня настоящим героем. Я еще не знал тогда, что уже через два года мое отечество забудет обо мне и моем подвиге и все, что было связано с этой войной для немецкого народа, станет временем национального позора и полного разочарования в идеалах нацизма. В те последние минуты я абсолютно не сожалел о прожитом и сделанном. Я верил в незыблемые идеалы фюрера и верил в силу своего арийского духа.
Я вглядывался в темноту ночи и всем сердцем чувствовал приближение своего конца. В такие минуты человек всегда вспоминает свое прошлое, и вся его жизнь проносится перед глазами с огромной скоростью и, откладываясь в памяти, только кадрами счастливых времен.
Из мрака ночи вдруг вырвались три огонька, которые приближались ко мне, не оставляя никаких шансов на выживание. Я знал, знал, что через несколько минут я умру. Но тогда в порыве выполняемого долга, я не испытывал никой горечи и никакого сожаления о прожитом. Я видел приближение состава и уже в своей руке сжимал шнур, который был привязан к чеке гранаты, примотанной к массе взрывчатки. После того как я дерну за этот шнур, всего четыре секунды должны были остаться до столкновения с поездом. Всего четыре секунды могли стать для меня спасением, но я все же решился использовать этот шанс, идя навстречу своей смерти.
Огни идущего навстречу паровоза разрывали весеннюю темень и приближались ко мне с желанием раздавить и растоптать мой немецкий дух. Когда свет фар паровоза стал просто невыносим, я дернул за шнур и в сумраке ночи увидел, как сработал капсюль взрывного устройства. Огонек, вырвавшийся из огнепроводной трубки, возвестил о начале моего конца, и конца для меня этой страшной войны.
Мария
Первое, что я увидел после своей смерти, это была соломенная крыша какого-то сарая и очень красивое лицо молоденькой девушки, укутанное в белый платок. Её голубые глаза смотрели на меня с невероятным сочувствием и нежностью. Я тогда абсолютно не помнил, сколько я пробыл без сознания и где я нахожусь. Все, что всплывало в памяти, это страшная красная вспышка после которой наступил полный черный провал. Лицо девушки точно также всплывало передо мной в минуты возвращения с того света, но каждый раз очнувшись, я вновь и вновь уходил. Сколько продолжалась борьба моего организма за жизнь, я не помнил, но однажды я уже навсегда открыл свои глаза и уже больше не проваливался в черную яму небытия.
Неизвестная девчонка, склонившись надо мной, прикладывала к моей ране на груди какие-то компрессы. Одна моя нога была перебинтована и к ней была привязана странная доска, не дающая даже согнуть её в колене. Когда я окончательно пришел в себя, мне страшно захотелось есть и первое, что я сказал этой девчонке после столь долгого молчания, это было:
— Essen, ich bin sehr will zu essen! (Кушать, я очень хочу кушать), — сказал я воспаленными и потрескавшимися губами.
Девушка улыбнулась, и тонкая струйка теплого сладковатого молока оросила мои губы. В ту минуту я с жадностью стал глотать молоко, стараясь насытить свой истощенный организм этой живительной и целебной влагой, которая с каждой минутой возвращала меня к жизни. Я глотал, глотал и глотал то, что подавала мне эта девчонка, и когда моих сил больше не было, я впервые заснул с блаженной тяжестью в своем желудке.