Возлюби врага своего

Как подобает настоящему разведчику, я совсем незаметно подобрался так близко, что слышал, как журчит вода, стекая с её роскошного тела. Словно зачарованный, я смотрел на девчонку, наслаждаясь её плавными движениями и каждым изгибом её совершенной фигуры, представляя в ней святую деву Марию, образ которой всегда был в моем сознании.

Неожиданно я вдруг понял, что совсем, совсем не думаю о своей Габриэле. Она вдруг померкла в лучах этой русской красавицы и ушла на задний план. Сейчас я видел только Марию с её завораживающей полной, налитой грудью, длинными русыми волосами, облепившими ее упругие ягодицы и доходившими почти до колен стройных ножек, и мне тогда казалось, что она воистину настоящая богиня, настоящая царица славянских народов. Она была просто прекрасна! Это был тот идеал, который просто было невозможно не полюбить.

В тот миг я сидел в кустах, а сердце мое вырывалась из груди от такого необычайного волнения, которое я не испытывал даже в момент рукопашной схватки с противником. Такого страха не было у меня даже тогда, когда русский солдат летит на тебя с граненым штыком своей винтовки, а его глаза горят от ярости и ненависти. Такого не было и тогда, когда граната дымится под твоими ногами, и ты бросаешься в окоп с рассвирепевшими «Иванами», чтобы сеять смерть.

Такого не было, потому что я раньше так никого никогда не любил. И даже Габи была лишь вспышкой на моем небосклоне жизни, а Мария — настоящим теплым и светлым солнышком. Её внешняя и внутренняя красота затмила мой разум, и я окончательно покорился своей судьбе. Война на какое-то время вообще оставила мое сознание и я практически забыл о ней.

— Крис, ты, что подсматриваешь? — спросила она удивленно, когда вышла из воды.

В ту минуту она застала меня врасплох, так, что я, даже не успел спрятаться. Я стоял перед ней и не мог сделать даже шагу, чтобы отойти в сторону. Мария, видя мое замешательство, смело пошла мне навстречу. Я нежно обнял её, прижимая к своему телу, а мои губы уже целовали её щеки и шею. В ту минуту мне страстно хотелось целовать и целовать эту русскую девчонку, и я вспомнил толстяка Уве, который, сидя в промерзшем окопе, пророчил мне знакомство с русской учительницей. Тогда все это воспринималось с долей шутки, и даже казалось фантастикой. Но сегодня это было настоящей реальностью! Это было наградой моей судьбе. Я не мог, не мог даже дышать в её сторону, настолько мне было хорошо с ней.

— Мария, я люблю тебя! — сказал я, не зная, как еще по-русски выразить свои чувства.

— Не надо, Крис, у нас с тобой ничего не может быть, — ответила мне Мария с холодком.

— Почему же?

— Кончится война, ты уедешь в свою Германию, а я останусь одна в этом болоте с дедом. А если вдруг тебя поймает наш СМЕРШ или НКВД!? Тебя заберут в лагерь к вашим пленным немцам, а нас дедом расстреляют за помощь врагу!

— Нет, нет, нет, я не враг! Я тебя люблю и твоего деда люблю тоже! — сказал я по-немецки, волнуясь.

— Крис, мы же договорились говорить по-русски, — сказала Мария и прикрыла грудь платьем.

— Туй, менья, прощайт? — стараясь выговорить по-русски, сказал я.

— Отвернись, Кристиан, я оденусь, — тихо попросила она, слегка наливаясь румянцем, который был виден даже в наступающих сумерках.

Я коснулся губами её щек, и от них потянуло жаром. Я отвернулся, как она и просила, но желание её видеть, чувствовать было просто неудержимым.

— Корошо!

— Не корошо, Крис, а хорошо, — мягко сказала она, поправляя меня.

Одевшись, и взяв меня за руку, Мария помогла мне подняться на крутой берег реки. До их дома было не более ста метров.

Время было не властно над этим районом, и тогда казалось, что ничего не может потревожить нашу лесную жизнь. Казалось, что ни партизаны, ни наши войска уже никогда здесь не появятся. Вот тогда — тогда я сильно заблуждался, и уже совсем рядом было то горе и та беда, что могли разрушить спокойную жизнь моих спасителей.

Я ковылял на своей палке и совсем не знал, да и не мог даже представить, что уже несколько часов за нами наблюдают какие-то люди. Дед сидел на крыльце, ожидая нас к ужину. Он почему-то никогда не называл меня Кристианом. С того момента, как он начал говорить со мной я был для него просто Сергей. Я понимал, что нахожусь в таких условиях, когда моя конспирация стоила жизни не только мне, но и моим спасителям.

Дед Марии, несмотря на то, что ему довелось участвовать в первой мировой войне, с уважением относился к той старой немецкой армии, которая была при Кайзере. Он рассказывал, как накануне революции в России им приходилось даже брататься с немецкими солдатами, переходя через линию фронта. Дед вспоминал, как сидя в наших окопах во время таких братаний, они делились со своим врагом хлебом, салом, воткнув штыки в землю.

Дед Матвей, отойдя сердцем после потери своего внука Сергея, иногда даже показывал мне свои Георгиевские кресты, полученные во времена великих сражений в первую мировую войну. Он хранил свои награды в жестяной коробке и старался не показывать их, так как знал, что подобная демонстрация воинской доблести в Советской России могла стоить ему жизни.

Мне тоже хотелось похвастаться своими наградами, полученными лично из рук фюрера, но я знал, что сейчас другая война и подобных братаний с врагом не будет. Я не мог хвастаться тем, что мне доводилось убивать русских солдат, отстаивая национал-социалистические идеалы моего фюрера.

— Что, воин, проголодался? — спросил меня дед.

Я закивал головой, играя роль глухонемого.

— Тогда давай, сынок, проходи, картошка стынет. Потом пойдешь, поможешь Машке корову подоить, небось, молочко-то любишь!? — спросил дед, лукаво прищуриваясь и закручивая свой ус.

Прожив с дедом и Марией почти полгода под одной крышей, мне было дозволено питаться с ними из одной тарелки, сидя за одним столом. Поужинав, я вышел с дедом на крыльцо, где в последнем отблеске заходящего солнца мы, скрутив из самосада самокрутки, закурили, пуская клубы ароматного дыма. Мария в это время суетилась в сарае, позвякивая ведром, и ничего не предвещало беды.

Вдруг из леса появились три человеческие фигуры. Судя по походке, это были военные. Они шли, озираясь по сторонам, выискивая в округе потенциальную опасность для себя. Я, не желая искушать свою судьбу, скользнул за хату и спрятался в густом бурьяне.

В вечерних сумерках было абсолютно незаметно, как я скрылся буквально перед их носом. Лежа в зарослях, я отчетливо видел, как к деду, сидящему на крыльце, подошли трое. Судя по униформе, один из них был похож на русского полицая, призванного вермахтом для наведения порядка на оккупированной территории. Двое других были одеты в наши военные маскхалаты «цейтбан 34». У всех трех на шее висели наши автоматы МП. По их разговору с дедом я понял, что это блудные окруженцы, бежавшие из русского котла. Голод гнал их к людям в надежде, что они смогут удовлетворить его любой ценой.

Полицай, угрожая автоматом, требовал у деда хлеб и другие продукты, а в это время двое других стояли в стороне, разговаривая между собой. Прислушавшись, я услышал родную немецкую речь, и мое сердце странно затрепыхалось в груди, предчувствуя беду. Голодные немецкие солдаты, привыкшие к смерти, фактически не имели тормозов и могли в любую минуту пустить в ход оружие.

Я не мог оставить деда и Марию один на один с этими волками и со своей судьбой. Я, словно змея, скользнул в траву и пополз к сараю, чтобы предупредить девчонку о грозящей нам смертельной опасности. Сливаясь с высокой травой, я подполз к самым воротам сарая и встал за углом, сняв висящую косу. Вероятно, в тот момент полицай и услышал, как в сарае Мария доит корову. Звук струи молока, падающего на дно пустого ведра, привлек его внимание и он, обернувшись к своим спутникам, на ломаном русском сказал: