Возмездие

Именно такое настроение и предполагалось вызвать у Фомичева брянским эпизодом поездки. Он должен был прийти к мысли, что поездка его станет действительно исторической — она поможет Савинкову узнать правду о положении дел в России: да, силы есть, но нет умелого руководства ими.

Фомичев распекал Аристархова, грозил ему судом чести и еще каким-то трибуналом совести. А тот каялся и клялся с сей минуты быть честным в каждом своем слове. Вечером Фомичев должен был уехать в Бежицу, но днем оттуда внезапно прибыл доверенный человек, принесший весть об аресте руководителя бежицкой организации. Тот якобы был хозяином ресторана, и, как нэпману, ему было приказано сдать два килограмма золота государству, но он этот приказ не выполнил. В общем вся надежда на то, что его взяли только за золото. Прибывший спрашивал, что им теперь делать.

Аристархов приказал ему вернуться в Бежицу, пообещал, что он сам приедет туда послезавтра. Когда посланец ушел, Аристархов бессильно опустился в кресло и сказал трагически:

— Если он взят не за золото, то во всем виноват я…

Фомичев требовательно смотрел на него, ожидая дальнейшего объяснения.

— Ожидая вашего прибытия, я насел на него с одним делом. Хотелось встретить вас достойным подарком. Эх, дернул меня черт! Я еще его трусом назвал… — причитал Аристархов.

— Потери бывают, на то и борьба, — заметил Фомичев. — Но как быть мне? Ехать в Бежицу?

— Ни в коем случае! — крикнул Аристархов. — Я этого не допущу! Хватит того, что случилось!..

Фомичев спорить не стал, в самом деле — нет никакого резона самому совать голову в петлю. Да и что там, в Бежице, за организация, если здесь, в Брянске, круглый нуль?

Аристархов съездил на работу, пробыл там около часа и вернулся с новой тревожной вестью.

— В городе кого-то ищут, — рассказывал он. — Идет повальная проверка документов не только на вокзале, но и на рынке, в ресторанах, в гостинице. И милиция шарит и Чека, даже нашу комендантскую роту в подмогу взяли.

— Надеюсь, что эта честь оказывается не мне, — невесело пошутил Фомичев.

— Кто знает, кто знает… — пробормотал Аристархов и стал задергивать на окнах занавески.

Неуютно Фомичеву в Брянске. От беспросветных туч, из которых сыплется дождь, город погружен в вечные сумерки. И все большее раздражение вызывал у Фомичева Аристархов — был он, кроме всего прочего, страшно похож на командира батальона, в котором сам Фомичев был ротным. До того похож, что Фомичев не выдержал и спросил, не служил ли его брат в царской армии?

— Не было у меня ни братьев, ни сестер с самого рождения, — мрачно ответил Аристархов, думая в это время о том, какие сверхнеожиданные случайности могут вдруг возникнуть по ходу операции — у него был брат в царской армии, мало сказать брат — близнец. Как это часто бывает с близнецами, их всегда путали. Нилов спросил: — Какого-нибудь моего однофамильца знали?

— Да нет, фамилия того была Нилов, но сходство, доложу я вам, потрясающее. Он у нас батальоном командовал, а до того командовал полком. Его разжаловали за участие в солдатском митинге. Но ему наука впрок не пошла, он и в батальоне к солдатам льнул. Наверно, в революцию шишкой стал.

«Стал, стал, — внутренне смеялся Аристархов — Нилов. — Уездным исполкомом на Украине заворачивает…»

Вечером, когда Аристархов и Фомичев ужинали, в передней раздался резкий звонок и одновременно в дверь энергично застучали. Фомичев метнулся было из-за стола, но Аристархов остановил его.

— Спокойно сидите и ешьте, — властно распорядился он и крикнул прислуге, чтобы она открыла дверь. Он расстегнул кобуру нагана и передвинул ее по поясу ближе под правую руку.

В передней послышались громкие голоса, что-то там загремело, кто-то выругался, дверь в столовую распахнулась, и на пороге встал рослый усатый мужчина в кожанке и с карабином в руке. Навстречу ему шагнул Аристархов.

— Чем могу быть полезен, товарищ? Я — старший инспектор окружного военного комиссариата Аристархов!

— Извините, товарищ Аристархов. Я же знаю вас, — смущенно пробасил мужчина в кожанке. — Все подозрительные дома смотрим.

— Интересно, за что же это мой дом попал в подозрительные? — строго спросил Аристархов.

— Извините, товарищ Аристархов, не о вас тут, конечно, речь, глядим дома, которые с виду побогаче…

— Вот как… А кого ищете?

— Лиц мужского пола без документов и в офицерском возрасте. Ничего, найдем. Бывайте здоровы, товарищ Аристархов…

Когда все стихло, Аристархов сказал с тяжелым вздохом:

— Прелести нашего быта. Слова «обыск», «арест» стали более популярными, чем «здравствуйте» и «до свидания».

Фомичев промолчал — он был еще во власти только что пережитого страха. Он тупо смотрел в стол, поглаживая скатерть противно вспотевшей ладонью.

Фомичев установил, что Аристархов обманывал руководство и посылал в Москву лживые донесения. Организации в Брянске, по существу, нет. Но, с другой стороны, разве можно сбросить со счетов самого Аристархова, сидящего на таком выгодном, а в случае чего самом выгодном месте, связанном и с оружием и с солдатами? Нет, нет, учинять расправу над Аристарховым не имело смысла, но нужно, чтобы Шешеня для укрепления руководства послал сюда верного человека…

В Орле представители организации встретили Фомичева на вокзале. Их было четверо, и оказалось, что это и есть почти вся орловская группа. Руководителем ее был учитель Тульчин — пожилой человек с болезненно-желтым лицом, остальные были такие серо-одинаковые, что Фомичев так и не запомнил, кто из них кто. Все они находились под тяжелым впечатлением происшедшего не так давно разгрома их организации чекистами и боялись теперь собственной тени. Спасла тогда счастливая случайность, придумать которую им было тем легче, что все они были сотрудниками орловского ГПУ и участвовали во всамделишном разгроме савинковского подполья. Однако было решено, если Фомичев вдруг пожелает увидеть и других членов организации, его свезут неподалеку в домик, где находятся приготовленные на этот случай три настоящих савинковца из числа находившихся в заключении.

По плану Фомичев должен был провести в Орле всего четыре часа — до следующего поезда на Харьков. Решили в город не ездить и поговорить здесь же, в вокзальном ресторане. Заняли столик в углу, где рядом других столов не было. Фомичев выслушал рассказ Тульчина о том, как была разгромлена организация и каких славных людей лишилось их движение. Рассказ, как можно догадаться, был весьма натурален и насыщен совсем не выдуманными подробностями, он произвел на Фомичева большое впечатление. И хотя, бесспорно, эти четверо выглядели в его глазах в общем жалко, Фомичев не мог не почувствовать к ним уважения за одно то, что они после такого страшного разгрома не потерялись и даже продолжают какую-то борьбу. Они-то центральное руководство не обманывали — Тульчин доносил в Москву, что они выпускают листовки против Советской власти, и это оказалось правдой — все четверо от руки писали листовки, а потом расклеивали их на заборах. Образцы листовок они вручили Фомичеву — это были до смешного наивные контрреволюционные вопли. Фомичев спрятал в карман несколько таких листовок — он непременно покажет их самому Савинкову и расскажет ему, какие трогательно-верные люди есть у него в России. Фомичев орловцев не ругал и даже не потребовал от них больше того, что они уже делали. Он считал, что в Орел следовало послать свежие силы, способные заново воссоздать организацию…

Скоро Фомичеву уже не о чем было разговаривать с этими четырьмя подпольщиками, и он тягостно ждал поезда.

В Харькове Фомичеву нужно было идти в камеру хранения ручного багажа, где его должен был ждать представитель организации — сорокалетний мужчина в брезентовом плаще с откинутым капюшоном, он должен держать в руках узелочек из зеленой материи.

Покинув вагон, Фомичев вместе с толпой пассажиров шел по гулкому крытому перрону вокзала, по лестничным переходам и вдруг остановился — впереди, прислонясь к стене и пристально вглядываясь в проходивших мимо него пассажиров, стоял Леонид Шешеня.