Возмездие

Или, может быть, он забыл, как все случилось с ним на самом деле, и уверовал в ложь как в святую правду?

Чекист Валентин Иванович Сперанский, которому пришлось больше, чем другим сотрудникам ОГПУ, бывать с Савинковым после его осуждения и для которого Савинков был и остался непроходимым мерзавцем и заклятым врагом революции, говорит:

«Признать нашу победу над ним ему было тем труднее, что он всех нас считал темными людьми «от сохи и станка». Во всяком случае, он был явно озадачен, если не расстроен, когда обнаружил, что Пузицкий, я и другие чекисты — люди образованные. Меня же в нем поражала его какая-то всеядная и, я бы еще прибавил, невежественная беспринципность…»

Нельзя не согласиться с Валентином Ивановичем — действительно всеядная и действительно невежественная беспринципность. И это она позволяла Савинкову спустя всего несколько месяцев после встречи с пятью смертями развязно писать в дневнике, будто большевики проводят в жизнь то, о чем он мечтал, или называть своих недавних соратников по НСЗРиС грабителями и негодяями, словно забыв при этом, что он сам с теми соратниками участвовал в грабительских походах по советской земле. Какие там принципы?! Для него все очень просто: я был против вас, теперь я с вами, и, будьте любезны, уважайте и чтите меня, ибо я человек знаменитый, если не сказать — великий.

Настала все же пора окончательно прояснить вопрос о столь упорно взятой Савинковым на вооружение лжи, будто он ехал в Россию капитулировать перед большевиками. Тем более что эта ложь до сих пор муссируется в западной мемуарной литературе. Я прибегаю к свидетельству одного из самых близких Савинкову людей — мужа его любимой сестры Веры — эсера А. Г. Мягкова, в его статье, напечатанной в парижской газете русских эмигрантов «Последние новости». Эта статья появилась уже после смерти Савинкова, и выводы свои автор статьи берет не с потолка, как другие, он основывает их на документах из архива Савинкова.

«Перед своим отъездом в Россию, — пишет А. Г. Мягков, — Б. В. Савинков вызвал в Париж мою жену, а свою сестру Веру Викторовну, с которой его связывала глубокая дружба. В Париже он передал ей свое завещание, свои последние распоряжения вместе с письменным указанием, что свой архив он поручает ее заботам и разрешает доступ к нему трем лицам. Третьим был назван я.

По естественному чувству деликатности я до самого последнего времени не находил возможным приступить к разбору части архива, находившейся фактически в моих руках, но недели две-три тому назад пришел к заключению, что, может быть, я даже обязан это сделать, и начал выбирать из массы бумаг материалы, относящиеся к делу Савинкова. Побудило меня к этому следующее обстоятельство. Имя Савинкова всегда было окружено легендами. Одной из таких легенд является утверждение, что Савинков уехал в Россию, войдя предварительно в соглашение с большевиками. Никакого фактического материала, подтверждающего эту легенду, не опубликовано, и утверждение это является не более как «догадкою». Но когда ближайшие сотрудники и друзья Савинкова: Философов, Арцыбашев, Шевченко, Виктор Савинков и другие — в целом ряде статей и заметок за своими подписями свидетельствовали, что действительно соглашение предварительное было, то естественно, что люди, стоящие далеко, воспринимали это утверждение как непреложный факт. Так родилась и распространилась легенда. Она глубоко волновала сидевшего в тюрьме Б.В., совершенно бессильного что-либо предпринять для ее опровержения, и это-то обстоятельство заставило меня приступить к просмотру архива в надежде, что, может быть, я сумею найти там тот или иной материал. Архив оказался довольно значительным, а главное, в совершенно хаотическом состоянии. Покуда я сумел отобрать материалы, исходящие от «друзей» из России, а также привести в порядок письма Философова, Арцыбашева и Шевченко. Если я скажу, что только писем Философова, так или иначе относящихся прямо к делу Савинкова, оказалось 42, что материалы из России составили довольно объемистый сверток, то станет ясно, что для разработки этого материала, для разыскивания нового, необходимого по ходу дела, словом, для подготовки его к опубликованию понадобится довольно продолжительное время. Моя работа тем более затрудняется, что на всякий случай я храню архив не у себя дома, а в более надежном месте, разбираю его по частям и по обстоятельствам, от меня не зависящим, иногда в течение нескольких дней сам не могу иметь к нему доступа. Но все же весь ход подготовительной работы по устройству обстановки, заставившей Савинкова решиться на поездку, в его основных чертах уже вырисовывался с исчерпывающей ясностью, а равно и роль отдельных лиц.

Я знаю, что для многих важно получить хоть какой-нибудь материал, чтобы по совести разобраться и решить, есть ли основания у легенды, столь мучившей Савинкова, и я решаюсь, в полном сознании своей ответственности, опубликовать предварительные результаты моего ознакомления с делом по материалам архива.

Обращаю внимание читателей на следующие три обстоятельства:

1) я ни в какой мере не касаюсь того, что произошло в России после перехода Савинковым границы;

2) я опубликовываю лишь основные черты развития всей работы и только то, что вырисовывается с совершенной ясностью;

3) я каждое слово своего изложения могу, в случае надобности, подтвердить соответственным документом.

В Варшаве, в савинковской организации, в числе прочих были следующие сотрудники: Сергей Павловский, Иван Фомичев и Леонид Шешеня.

С первой половины 1923 года Б. В. Савинков стал получать сведения о том, что Павловский и Шешеня очень успешно работают в России по борьбе с большевиками, что Шешеня основал противобольшевистское сообщество, строго конспиративное, а Павловский нашел в Москве восстановленный Союз Защиты Родины и Свободы, в правление которого и был кооптирован. Известия и впоследствии сношения велись через Фомичева, который не раз приезжал в Варшаву и Париж то с Шешеней, то с неким Андреем Павловичем (А.П.). Сведения о работе этих антибольшевистских организаций фабриковались довольно искусно. Сначала это лишь небольшие кружки, затем это объединение двух организаций. Сначала это бедная группа, которая даже нуждается в посторонней помощи для отправки своих курьеров, потом это уже сообщество, располагающее настолько значительными средствами, что возникает вопрос об издании расширенной газеты в Париже вместо «За свободу» и даже подпольной в Москве. Средства, по-видимому, главным образом доставлял Павловский, устраивая экспроприации коммунистических предприятий, хотя есть указания и на другие источники. К лету 1924 года в сообществе возникли разногласия. Одна часть членов настаивала на том, что сил уже достаточно и пора приступить к активности (активисты), а другая часть утверждала, что сил еще недостаточно, что их необходимо еще накопить (накописты). В изображении приезжавших курьеров все держится только ожиданием приезда в Москву Б. В. Если он не приедет — раскол и развал неизбежны. Он должен приехать ознакомиться на месте с обстановкой, с силами и планами и возможностями организации и решить, кто прав. Обе стороны решили подчиниться его авторитету. В своих письмах к нам Савинков не один раз возвращался к тому, что нельзя три года «звать к активности», а самому сидеть на печке, что его «совесть замучила» оттого, что он, зная, как там, в России, под ежеминутным страхом провала работают молодые силы, зовут его, ждут от него помощи, все же не едет. Вот выдержка из письма его от 2 мая 24-го года, рисующая его душевное состояние после одного из приездов «друзей» из России:

«Я был бы очень огорчен происшедшим, если бы меня не утешили последние известия из России. Пишу поневоле кратко. Наш ЦК работает как никогда: «Союз» вырос, окреп и распространился чрезвычайно; московский бюджет (доброхотные пожертвования) 600 червонцев в месяц; идет речь о редакции «Свободы» в Москве и о поддержании ее; наконец, по-видимому, в самые последние дни, «Союз» очень разбогател. Мне прислали 100 долларов. Их я еще не получил, и когда получу, не знаю. Но самый факт показателен. Слава Богу! Ныне отпущаеши… Если «Союз» не только не питается из-за границы, а даже может загранице помогать, это свидетельствует о нормальном его развитии, значит, у него есть действительно глубокие корни. Ведь вот нашлись же люди, большею частью неведомые… А я только почетный председатель ЦК. Теперь я имею право сказать, что «Союз» самая сильная из всех существующих организаций. Важно и то, что в национальном вопросе мы ошибки не сделали».

Есть ли для тех, кто знал Б.В., что-либо удивительное в том, что при данном душевном настроении, имея в перспективе ту обстановку, которую я выше охарактеризовал, он решил ехать в Россию? Надо еще прибавить, что, разочаровавшись в способности эмиграции к действенной борьбе, он ждал, что эта действенная борьба начнется из глубин России.

Решившись ехать, Савинков поставил только одно условие, а именно, что за ним приехать и провести его через границу должен Павловский.

17 июля (если не ошибаюсь) снова приехали из России Фомичев и А.П., но не Павловский; по их словам, Павловский не мог приехать, так как при последней экспроприации был ранен в ногу и прикован к постели. Они привезли и письмо Павловского, где он подтверждал сообщение «друзей» и просил Савинкова верить посланным, как ему самому… Савинков решил, что ждать выздоровления Павловского невозможно, и поехал. Так работали «друзья» из России. Так ткалась паутина.

Возникает вопрос — был ли Б.В. в это время одинок? Вел ли он всю эту работу и все переговоры один на один с «друзьями» из России, не посвящая и не приобщая к ней никого из тех, с кем связан был по эмиграции, или были люди, с которыми он делился своими планами и намерениями?

На эти вопросы категорически отвечаю: Борис Викторович не был в этом деле одинок. Он ничего не скрывал и вел дело так, что сначала все вести из России поступали в Варшаву, обсуждались, комментировались, и только через несколько дней «друзья-курьеры» выезжали в Париж, обычно везя, кроме своего багажа из России, еще и письма варшавских друзей, посвященных в дело. На основании просмотренного материала могу сделать пока такое распределение: Философов знал все, кроме, может быть, некоторых чисто технических деталей по переотправке Савинкова через границу. Шевченко, по-видимому, также знал все то, что знал и Философов, и, во всяком случае, все главное. Арцыбашев кое-что знал, но, по-видимому, не все. Виктор Савинков, живя вне Польши, ничего не знал и никакого отношения, кроме косвенного, о котором упомяну ниже, не имел. Может быть, вне Польши были еще люди, посвященные в дело, но покуда я этого еще установить не могу.

Раз были люди, которые в той или иной мере были посвящены в дело, то каково же было их отношение и к «друзьям» из России персонально, и к сведениям, ими доставляемым, и к самой поездке Савинкова в Россию?

Начну с характеристики отношений друзей из эмиграции к «друзьям» из России. Что касается Павловского, то разногласий не было. Так же как и Б.В., все относились к нему и ранее, в Варшаве, и теперь с полным доверием. Ему и в него и Философов, и Шевченко, и Виктор Савинков, [54] и другие абсолютно верили и дружно жужжали в уши Б.В. об исключительных достоинствах Павловского, поддерживая и усугубляя и без того исключительное отношение Б.В. к этому человеку. На Фомичева и Шешеню смотрели разно, но сомнений в их порядочности ни раньше, в Польше, не приходилось слышать, ни теперь, в имеющихся материалах, я не нашел. Есть одно письмо Философова от 22-го года, где он не особенно лестно с моральной стороны аттестует Фомичева, но последующие письма показывают, что потом Фомичев заслужил и его полное и исключительное доверие. Андрея Павловича никто не знал раньше, но за время своих приездов он сумел завоевать полное доверие и Философова и Шевченко.

54

В этом заключается то косвенное воздействие В. Савинкова, о котором упомянуто выше. (Прим. авт.)

Если таково было отношение сотрудников Савинкова по эмиграции к «друзьям» из России, то каково же было их отношение к работе, к сведениям, которые доставлялись из России, и к самой поездке Савинкова в Россию? Я не буду на этом долго останавливаться, ибо ответ на эти вопросы можно предвидеть. Философов, веря безусловно лицам, верил во все, что они говорили, и всему, что они привозили. Он очень волновался и тревожился по поводу отъезда Б.В., но все же «благословил» его на это и в напутствие дал совет «абсолютно подчиниться «внукам», т. е. Фомичеву и А.П., приехавшим за Б.В. вместо Павловского. Шевченко только один раз высказал слабое сомнение в обстоятельствах дела в Москве в связи с вызовом туда Павловским и его, Шевченко, но это сомнение лишь промелькнуло, как случайная мысль, и совершенно покрывается тем обстоятельством, что и Шевченко и Философов в конце концов так верили в существование и процветание организации в России, что несколько месяцев подряд лично для себя получали от друзей из России денежную поддержку.