Возможности любовного романа

– Я сначала жила в общежитии, но быстро поняла, что это не мое. Теперь вот снимаю. Нас там то ли шесть, то ли семь, но квартира огромная, с высокими потолками, поэтому места хватает. В ней метров сто, не меньше.

– Значит, дом старый?

– Да, он полностью принадлежит церкви, а прямо напротив – теологический факультет.

– Церкви? Так ты верующая?

Я удивился этому не меньше, чем сигарете, которую она как раз затушила о крышку урны. Но ведь я Нину в сущности не знал; почему мужчины, видя привлекательную женщину, так часто думают, что знают ее?

– Я-то нет, но все мои соседки – да. Они постоянно ходят на службы и даже в какие-то христианские кружки.

– Значит, они за тобой присматривают? Пытаются обратить тебя в свою веру?

– Вряд ли у них это получится. Хватит с меня и того, что я крещеная, – сказала Нина, а потом, помолчав, добавила: – Я скорее иногда играю за другую команду, просто так, ради смеха. Но ты меня все время о чем-то спрашиваешь…

– Да, и что же делает эта другая команда? – продолжал я, потому что задавать вопросы мне всегда было проще, чем рассказывать о себе. А главное, я наконец решился на то, о чем мечтал весь вечер: обнял Нину за талию. Обнял и снова спросил:

– Так что же делает другая команда?

Нина замялась на секунду, а потом ответила:

– Может, вот это.

– Ты про что?

– Я про выпить пол-литра вина и отправиться ночью в парк с малознакомым человеком.

Мы продолжали подниматься по дорожке. Ночная мошкара кружила в свете фонарей; время от времени откуда-то доносились пьяные визги.

Я жутко хотел Нину, но мы с ней были знакомы от силы часов пять. Шагая наверх, к крепости, я проговорил:

– Папа раньше водил экскурсии по здешним казематам. А потом написал об этом книжку “Гид по темноте и сквозняку”.

– Не знала, что твой папа тоже писатель [21] .

– Он уже давно ничего не публиковал. Последняя книга у него вышла в начале девяностых. С тех пор он работает директором Чешского радио здесь, в Брно.

– А ты ее читал?

– Папину книгу? Да, еще в старших классах. Но мне больше запомнилось, как мы запускали с крепостных стен вниз, в город, бумажные самолетики. Мне было лет шесть, и я думал, что это лучшее занятие на свете.

– Вы на них что-то писали? – спросила Нина.

21

…твой папа тоже писатель. – Отец Яна Немеца, Людвик Немец (род. 1957) – поэт, прозаик, к середине 1990-х опубликовавший один роман и два сборника рассказов (в том числе “Гид по темноте и сквозняку”, Pruvodce povetr'im a tmou). Следующий прозаический сборник (“Любовь на чужой могиле”, L'aska na ciz'im hrobe) действительно вышел у него после длительного перерыва, в 2013 году, и был номинирован на чешскую литературную премию Magnesia Litera.

– Конечно. На каждом было написано одно и то же, и это был главный вопрос жизни.

– Теперь я должна спросить – какой?

– Нет, теперь ты должна мне ответить, из какого это фильма. Мальчик пускает из окна самолетики, на которых написан главный вопрос жизни. Ты же вроде учишься на киноведа?

Нина задумалась, а потом сказала:

– “Любовники полярного круга”?

– Los amantes del c'irculo polar! – прокричал я в крону ближайшего дерева. – Los amantes del c'irculo polar!

– Не бойся, Отто! – процитировала Нина, рассмеявшись.

– Valiente, Otto! – смеялся я вместе с ней, как будто давно не слышал такой хорошей шутки. – Не бойся, Отто. Но это написано на записке, которую Ана передает ему накануне их первой ночи. А вот что написано на тех самолетиках, которые Отто запускает из окна в школьный двор, об этом в фильме не сказано. Там только отец Отто поднимает самолетик, который опустился к его ногам, читает, что на нем написано, и говорит, что это очень романтично и что это самый главный вопрос жизни. Но какой именно вопрос, мы так и не узнаём.

– Мне нравится Медем, – сказала Нина. – Но ранние фильмы у него лучше. Сейчас он уже немного повторяется.

– Люди в районе тридцати вообще сняли кучу классных фильмов. Знаешь, сколько было Софии Копполе, когда вышли “Трудности перевода”? Тридцать два. А уж как Андерсон смог снять свою “Магнолию” в двадцать девять, я вообще не понимаю. Ведь мне сейчас столько же.

– Так тебе двадцать девять?

Только тут я понял, что не знаю, сколько ей лет. Скорее всего, около двадцати, раз она только что закончила первый курс [22] .

22

Скорее всего, около двадцати, раз она только что закончила первый курс. – В Чехии, как и во многих европейских странах, среднее образование для желающих поступить в университет длится 13 лет. Таким образом, абитуриентам университетов, как правило, не меньше 19 лет.

– Значит, никакие бумажные самолетики вы с папой отсюда не пускали? – догадалась Нина.

– Ну, разве что разбрасывали над Старым городом его рукописи, которые не приняли в издательстве.

Я вдруг подумал, что это вполне могло быть правдой. Стоило мне в детстве открыть какой-нибудь шкаф, как из него вываливались рукописи. Я виновато собирал разлетевшиеся листы, и на пальцах у меня оставались черные следы копировальной бумаги. В общем, я бы не удивился, если бы мы с папой делали самолетики из его недописанных романов…

Добравшись до крепостных стен, мы обнаружили, что ворота на ночь запираются, и отправились к беседке на северной стороне холма, откуда открывался вид на центр города. Беседка здесь появилась совсем недавно. Это было довольно сомнительное сооружение с классицистическими колоннами из рифленого металла. Посередине беседки стояла тумба с макетом Шпильберка: крохотные бронзовые постройки и двор крепости, о который кто-то затушил окурок, так что желтый фильтр теперь служил архитектурной доминантой.

Подойдя к парапету, мы какое-то время разглядывали освещенные церкви и площади, лежащие внизу.

– Давно ты здесь живешь? – спросила Нина.

– С самого рождения…

Мы вернулись к тумбе; поводив по ней ладонью, Нина прислонилась к ней спиной. Я подошел ближе и обхватил Нину за талию. Она уткнулась в меня лбом, а потом подняла голову и заглянула мне в глаза. Я поцеловал ее.

Этот поцелуй нас будто бы раскупорил. И вот мы уже пробовали друг друга на вкус, причем наши тела кто-то явно только что взболтал.

– Наконец-то полегчало, – произнес я, когда мы оторвались друг от друга.

– Полегчало?

– Да, я чувствую сейчас невероятное облегчение, – повторил я.

– А я скорее напряг.

– Я в хорошем смысле.

– Я тоже.

Разговаривая, мы оба сделали по паре шагов назад и теперь замерли в разных углах беседки, словно два боксера, которые в перерыве между раундами восстанавливают дыхание и которым массируют плечи и утирают пот, чтобы они могли наброситься друг на друга с новыми силами.