Вознесение

— Спасибо, — говорю я. — Приду с удовольствием.

«Ну что, Габриэль Фокс, эффектные появления на высоченных шпильках вам больше не светят», — думаю я, объезжая лужу жира на полу огромной кухни отеля «Армада». Золушку понизили в статусе, и на бал она прибудет не через парадный (необорудованный) вход, а через служебный. Громыхание кастрюль, шипение жира и свист пароварок — придется ей привыкать к этим звукам. Публика рыдает. Качу мимо деловито шумящих посудомоечных машин, необъятных духовок и забрызганных соусами поваров; распахиваю двустворчатую дверь и, миновав скучный коридор, внезапно оказываюсь в шуме и гаме разодетой толпы. Моему взору предстает все то, что в «жизни до» доставляло мне виноватое удовольствие, а после аварии начало страшить: мужчины в смокингах, женщины, демонстрирующие «парадную» часть своего гардероба, официанты с подносами, полными бокалов и затейливых, экспериментального вида закусок. Чуть погодя начнутся неизбежные в таких случаях хвалебные речи о неустанных трудах неизвестных энтузиастов. В качестве утешения напоминаю себе: в конце концов, я тут по делу, ищу знающего человека, чтобы расспросить его о природных катаклизмах — вроде смерча в Абердине — и методах их предсказания. В надежде разыскать список гостей, не залезая в толпу, объезжаю зал по периметру, прячась за рядами растений в кадках. Какая-то высокая женщина меня все-таки углядела, положила наманикюренную руку мне на плечо и теперь, как будто на гигантском шарнире, наклоняется к моему лицу. Ее бусы позвякивают у меня перед самым носом.

— Добро пожаловать! Какое чудесное на вас платье!

— Э-э-э… Спасибо. — Выдавливаю из себя улыбку. — Подруга подарила. Сегодня я в нем первый раз.

По правде говоря, я чувствую себя жалкой притворщицей, которой здесь явно не место: существо среднего пола, прикинувшееся женщиной. Кроваво-красное платье на стоящей во весь рост женщине выглядело бы элегантным, но, втиснутое в коляску, кажется вульгарным. Грудь выпирает из выреза словно два шарика ванильного мороженого — «смотрите, какие мы вкусные!». Я — бюст на колесах. «Парализованная Барби отправилась на поиски приключений, но по весьма прозрачным причинам уходит домой одна».

— До чего же это воодушевляет — видеть, что здесь, среди нас, присутствуют самые настоящие жертвы этой болезни, — говорит моя собеседница заговорщическим тоном, не убирая руки. — Наглядный пример тому, что так дальше нельзя. А какой в этом позитив! Обожаю позитив. Готова поспорить — вы тоже. — Тут она ободряюще хлопает меня по голому плечу: давай, мол, подруга. — Какая же вы молодец! Сколько в вас мужества! — развивает она свою мысль по дороге к главному залу, где нас встречает море задниц и кушаков-камербандов. — И не думайте возражать! Я знаю, какая это мука, — у моей племянницы Джилли точно такой же диагноз. Ее отец иначе как «СД» это не называет. Расшифровывается как «сволочная дрянь».

Наконец до меня доходит. Спинальный дизрафизм — порок развития позвоночника. Господи, и как мне от нее избавиться? Жаль, в этом городе нет газовой камеры.

Простите. Это — результат аварии, — говорю я, похлопывая кресло, как старого верного друга. Каковым оно никогда не станет. — Может, вам лучше поговорить вон с теми людьми? — предлагаю я и показываю на трех колясочников — предположительно настоящих жертв СД. Раз они герои вечера, пусть сами и отдуваются.

— Аварии? — не отстает она.

Любопытство — это такое качество, которое мы приветствуем в себе и презираем в других.

— Автомобильной. — Со временем я научилась не вдаваться в подробности.

— Боже правый! Какая жалость. Вы такая привлекательная!

«Вы правы, — вертится у меня на языке. — Лучше бы на моем месте оказалась жуткая уродина. Ее-то вы б не жалели».

Но люди хотят, как лучше. Лучезарно улыбаясь, выполняю лихой пируэт на заднем колесе и быстро качу к дверям. У инвалидной коляски есть одно полезное свойство: перед ней толпа расступается, как воды Красного моря. Доктор Шелдон-Грей в белом смокинге пришел с женой, Дженнифер, — узнаю ее по фотографии, которую видела у него в кабинете и которая ей льстит — пухлая филейная часть с полоской трусов в кадр не попала. Интересно, привыкну ли я когда-нибудь к своей манере машинально оценивать задницы?

— Где тут список гостей? — спрашиваю я, едва поздоровавшись.

— У администраторской стойки, наверное, — подсказывает Дженнифер. Явно обрадованный, что я нашла себе занятие, Шелдон-Грей улыбается, неопределенно подмигивает, просит его извинить и, прихватив жену, растворяется в толпе: пожимать руки. Я снова пускаюсь в плавание.

Список гостей висит на доске объявлений — всего на пару сантиметров выше, чем нужно, и, судя по моим ощущениям, у него есть все шансы стать последней соломинкой. После нескольких попыток дотянуться до списка я уже почти готова капитулировать и отправиться домой, но в этот момент из набитого зала выныривает высокий мужчина, вытирая лицо салфеткой. Заметив мое затруднение, он подходит, срывает листок со стены и с театральной торжественностью вручает его мне.

— Спасибо.

— Ищете кого-нибудь? — спрашивает он. Акцент у него шотландский.

Высокий, чуточку грузноват. Мягкие черты, приятное, хотя и непритязательное лицо с одной интересной особенностью: в левом глазу на светло-коричневой радужке поблескивает зеленое пятнышко.

— Да, в общем-то, нет. Просто хотела узнать, что за люди здесь собрались.

— Ну как вам сказать. Старые все лица, — говорит он и показывает пальцем на одно из имен. — А это я. Лицо новое. — «Доктор Фрейзер Мелвиль, факультет физики». — Очень приятно. — Протягивает руку. — А вы?..

— Габриэль Фокс. — Ладонь у него теплая и чуточку влажная. — Психотерапевт, работаю в Оксмитской клинике.

Доктор Фрейзер Мелвиль, который, я очень надеюсь, окажется не каким-нибудь психом, искоса разглядывает мое лицо с интересом судебного эксперта.

— Ну что, вернемся на поле битвы? — спрашивает мой новый знакомый. У самого входа, за кустом в кадке, прячется незанятый столик. Когда мы до него добираемся, доктор Мелвиль придвигает стул и усаживается ко мне лицом. — А вы, значит, из Лондона.

— Читаете по лицам?

— Представьте себе.

— Значит, вы из какого-нибудь нового вида городских антропологов?

— Нет. Зато я шотландец, а одна белая овца всегда разглядит другую.

— Ну в моем-то случае дело не в Лондоне, а в кресле. — Звучит гораздо воинственнее, чем я собиралась. — Но раз вы оказались физиком, можно я вас попытаю? У меня есть один пациент, страдающий своего рода экогеологической манией.

Высокий шотландец улыбается. Это зеленое пятнышко в его глазу — что-то в нем есть симпатичное. Словно тропическая рыбка — запрыгнула и решила остаться. И зубы. Зубы доктора Фрейзера Мелвиля мне тоже нравятся. Белые, ровные и не слишком мелкие для его лица. Для меня это важно. На вид ему — хотя это как раз и не важно — лет, наверное, сорок.

— Ради бога. Но скажу честно: вряд ли я здесь задержусь. Терпеть не могу и приемы, и этот идиотский костюм. Через дорогу отсюда есть индийский ресторанчик, где нас не отравят.

Спокойно посидеть за тарелкой карри, счастливо избежав давки у буфетных столов, — перспектива заманчивая. К тому же шотландский акцент Фрейзера Мелвиля достаточно забавен, хочется послушать его еще. И мне нравится его отношение к благотворительным приемам.

— Но если вы предпочитаете остаться здесь, в компании со здешними… э-э-э… закусками.

Покосившись на как раз проплывающие мимо зеленые бутерброды, я мотаю головой:

— Моя очередь для чистосердечных признаний. Можете мне поверить, тряпка, которая на мне, в плане дискомфорта ничем не уступает вашему наряду. Если оценивать по десятибалльной шкале, мои мучения приближаются к семерке.

— Может, и неудобно, зато очень вам идет, — говорит он, изучая мое декольте с нескрываемым интересом. — Простите за откровенность, но смотреть на вас — одно удовольствие.

Чего уж там, выставила напоказ — так не жалуйся. Хотя ситуация все равно щекотливая.