Возраст Суламифи

Опять он усмехнулся.

– Далеко не все, и ты прекрасно это знаешь. Хорошо, а если не с ней? Нам с тобой одну сцену доснять осталось, будешь работать, если не с ней?

– А как? – спросила ошарашенная Лина.

– Моя забота. Мне главное, чтобы ты согласилась. Ну так как? Будешь, если не с ней?

Лина помолчала. На двор вышла Тереза вывешивать ее выстиранный сарафан и приветливо помахала им.

– Вот если б вы Терезу снимали… Она такая хорошая, такая красавица! Она куда больше подходит. Уж получше Нельки.

Тереза и впрямь красавица, просто загляденье. Высокая, стройная, натуральные, без всякой краски, льняные волосы, правильные черты, яркие голубые глаза. Как у Пушкина: «Нет на свете царицы краше польской девицы». И при этом Тереза простая, милая, добрая, никого из себя не корчит.

– Ну, во-первых, она не актриса, – начал Ольгерт.

– А Нелька актриса? – язвительно спросила Лина.

– Да, представь себе. – Ольгерт не стал говорить Лине, что ему нужна была звезда, громкое имя, узнаваемое лицо, иначе не было бы финансирования, а Нелли с ее внешностью девушки на коробке сыра «Виола» идеально подходила по типажу. И еще, что она, находясь в простое, была сговорчивей в смысле условий и денег. Нелли и на участии дочери в съемках настояла главным образом потому, что Лине тоже полагался гонорар, а раз она несовершеннолетняя, деньги автоматом доставались матери. – Во-вторых, – продолжал Ольгерт, – я твою Терезу увидел только здесь, когда поселил вас на этом хуторе. А в-третьих, она слишком молода. У нее не может быть дочери такого возраста. Но она могла бы стать дублершей, рост и фигура подходят. Если она согласится… Или кого-нибудь из группы попробовать… Ты-то согласна?

Он осторожно обнял Лину за плечи и вдруг нащупал под платьем повязку.

– А это что такое?

– Это так, ничего, – смутилась Лина. – Я за сучок зацепилась.

– Плечом? А ну покажи!

– Что, прямо здесь раздеваться? Нелька так и сказала: пора привыкать.

– При мне можно.

Циничная усмешка Ольгерта погрустнела. Лина до сих пор вообще не задумывалась о таких вещах, а тут вдруг сообразила, что ему, может, и не в радость роль, навязанная случайной игрой каких-то природных сил. Ей не хотелось ничего об этом знать. Ольгерт хороший и, как она только что поняла, несчастный человек.

Ольгерт как будто угадал ее мысли и опять улыбнулся по-прежнему. Губы у него при этом почти не двигались, усмешка вспыхивала в веселых рыжих глазах.

Тереза подошла к ним и заговорила с режиссером по-литовски. Лина не понимала, но догадалась, что она говорит как раз о ранке на ее плече. Ольгерт кивнул, а Лине бросил по-русски:

– Поехали к доктору.

При съемочной группе был еще и доктор на всякий случай. Правда, в титрах его не упоминали.

– Я пойду переоденусь, – сказала Лина. – В этом платье неудобно.

– Беги быстро.

Она побежала к себе в комнату, бережно сняла красивое домотканое платье – оно было ей велико и длинно, до полу доставало, – но быстро не получилось. К ней влетела Нелли.

– Что ты про меня Ольгерту наболтала?

– Ничего.

Лина поспешно натянула шорты и взялась за блузку, но Нелли больно ухватила ее как раз за раненое плечо и развернула лицом к себе.

– Что ты ему сказала, дрянь?

Она уже размахнулась, чтобы ударить дочь, но ее в буквальном смысле поймал за руку появившийся на пороге Ольгерт.

– Даже не думай, – проговорил он зловеще. – Только тронь ее, я тебе такое устрою… – И он продекламировал из Грибоедова: – «Я правду о тебе порасскажу такую…»

– Ольгерт, ты не понимаешь. Это недоразумение…

– Это недоразумение сейчас у тебя на физии проявится, – пригрозил Ольгерт. – Ну, ты готова? – обратился он к Лине. – Пошли.

– Вы куда? – суетилась Нелли. – А как же съемки?

– Э-э-э, видишь ли, – с издевательской вежливостью объяснил Ольгерт, – у твоей дочери рана на спине. Рана скверная, вот опять кровь пошла. А ты и не заметила. Я отвезу ее к доктору.

– Я же ничего не знала, – лепетала Нелли, выходя вслед за ними во двор, – она мне ничего не говорила…

– И поэтому ты устроила ей допрос с пристрастием? Садись, Лина! – велел Ольгерт, захлопнул за ней пассажирскую дверцу джипа, сам сел за руль…

– И они скрылись в дыму и пламени, – торжественно и мрачно провозгласила Лина, когда джип вихрем вылетел со двора, пугая брызнувших из-под колес кур.

Ольгерт весело подмигнул ей.

– Ты мне так и не ответила. Будешь сниматься, если не с ней?

– Буду.

– Вот и славненько. Оказывается, я и впрямь все могу.

Ольгерт, не снижая скорости, заговорил по-литовски в телефон, укрепленный на приборном щитке, но тут уж Лина, поднаторевшая за время съемок, поняла, о чем речь. Он говорил второму режиссеру: на этот день съемки отменяются, работаем завтра. Нужен доктор. На всякий случай – это Лина уже потом догадалась – Ольгерт вызвал, кроме доктора, еще и старшего группы каскадеров.

Он оказался прав: доктор, милая женщина-терапевт, мало чем могла помочь при лечении рваной раны. Она сделала Лине противостолбнячный укол и ввела новокаин, а вот у старшего группы каскадеров нашлось все, что нужно, в том числе и умение, чтобы рану зашить.

Старший группы каскадеров был русским, звали его Эдик Степанов.

– Где ж это ты так? – спросил он.

Лина повторила свою версию: пошла купаться на озеро, поскользнулась на глинистом спуске, зацепилась за сучок. Как и Данута с Терезой, Эдик Степанов все понял.

– Я бы этому сучку… Что ж… Может, еще и встретимся… на узкой дорожке.

– Отставить самодеятельность, – вмешался Ольгерт. – С сучком я сам разберусь.

Доктор смазала Лине лицо и запястья какой-то мазью, хотела запястья забинтовать, но Лина отказалась: само пройдет.

– Сегодня уже больше не мойся, – велела доктор. – Спину мой осторожно, чтобы вода не попала. Тебе бы поспать. Я не буду пластырь накладывать, лучше свободную повязку, чтобы заживало, но старайся ее не сбить. Не ложись на этот бок, хорошо?

– Хорошо.

– Мазь возьми с собой, смазывай раз в два-три часа.

– Ладно. Спасибо.

Основная часть съемочной группы жила в вагончиках и трейлерах, только для Нелли и Лины сняли комнаты на хуторе, километрах в трех от импровизированного городка на колесах.

– Давай-ка мы тебя сегодня в трейлере положим, – предложил Ольгерт, – а то с твоей мамашей полоумной ты, пожалуй, выспишься…

Лина в который раз подивилась, какой он внимательный и заботливый.

– Я только вещи возьму, – сказала она. – Книжку, одежду, зубную щетку…

– Ладно, садись в машину.

Тут навстречу им попался Валдис Соколовскис.

– Ну что? Почему не работаем? – спросил он с наигранной бодростью.

– Слушай ты, козел, – заговорил неподражаемый Ольгерт Куртинайтис с таким расчетом, чтобы его слышали только сам Соколовскис да стоявшая рядом Лина. – Еще раз ее тронешь, и я вырву все, чем ты зарабатываешь на жизнь. Понял?