Возраст Суламифи

– Да, я понимаю. Моя мать была студенткой, училась в МГУ на филологическом. А мой отец читал там лекции. У них начался роман, они поженились. Мой отец – крупнейший специалист по мировой литературе, но он еврей, для Саранцевых – персона нон грата. Мама ушла из их дома навсегда, они вычеркнули ее из завещания… – Понизовский улыбнулся какой-то шутке, понятной лишь ему одному. – Но я знаю и Влада, и его отца. Мне очень жаль, что вам довелось с ними столкнуться.

– Ну, раз уж вы не можете мне помочь… – Лина опять сделала движение подняться.

– Да погодите же! – с досадой остановил ее Понизовский. – Кто сказал, что я не могу помочь? Я не смогу представлять ваши интересы в суде, но, может, до суда еще и не дойдет. А если дойдет, найду вам другого представителя, в моей конторе адвокатов полно. И все равно я буду помогать, буду консультировать, закон этого не запрещает.

– Я боюсь, что они похитят ребенка, – призналась Лина. – Хотела уехать к папе, но он говорит, меня могут не пустить.

– Ну, вряд ли они пойдут на похищение. Это чересчур даже для них.

– У Влада отец – депутат. Ему все с рук сойдет.

Опять Понизовский улыбнулся. Хорошая у него была улыбка, и лицо хорошее – некрасивое, но симпатичное. Лицо умной обезьяны, определила его про себя Лина. Тяжеловатая, выдвинутая вперед челюсть и глубокие мимические морщины, залегающие от крыльев носа к углам рта. Морщины смеха. А вот лоб не покатый, не срезанный, как у обезьяны, а мощный, выпуклый. Лоб мыслителя. И глаза умные.

– Не преувеличивайте его могущества. Давайте-ка я ему позвоню.

– Он же, наверно, на заседании…

Вот тут уж Понизовский рассмеялся от души.

– Вы когда-нибудь бывали в Думе? Видели эти заседания?

Лина покачала головой.

– Я вам расскажу. Зал заполнен хорошо если на треть. Докладчика никто не слушает. Все, кто есть в зале, висят на телефонах. Кому-то надо кредит выбить, кому-то груз на таможне протолкнуть, кому-то еще – еще какое-нибудь дельце утрясти. Другое плохо: у меня в мобильном нет его номера. Ничего, сейчас узнаем.

Он позвонил куда-то и потребовал, чтобы ему узнали номер депутата Саранцева.

– Давайте я пока расскажу вам немного об этом семействе. Чтобы вы представляли, с кем имеете дело.

– Да я составила примерное представление, когда меня привели на смотрины, – желчно отозвалась Лина.

– Ну как хотите.

– Нет-нет, вы не поняли! Мне не помешает любая информация.

– Старый Саранцев, – принялся рассказывать Понизовский, – был засланцем от КГБ в профсоюзы. Занимал высокую руководящую должность. Когда Союз распался, приватизировал много разной вкусной собственности. Но он не бизнесмен. Не то, что, например, покойный Голощапов. Слыхали такую фамилию?

Лина кивнула.

– Он тоже захапал немало собственности, но сумел построить бизнес, приносивший выгоду не только ему одному, а многим людям. А старый Саранцев… Кстати, он тоже Владимир Владимирович. Фактически он мой дед, но никаких родственных чувств между нами нет и быть не может, как вы понимаете. Так вот, старый Саранцев – человек глубоко провинциальный, отсталый и недалекий. Его страшно травмировала смерть Гришина, например. Это был первый секретарь Московского горкома партии, – пояснил Понизовский. – Умер в девяносто втором, стоя в очереди в собесе. Пенсию грошовую пришел оформлять и умер. Старого Саранцева это потрясло, он страшно перепугался. Да и деловой жилки у него нет. Ничего умнее не придумал, как сдавать прихватизированную собственность в аренду. Ну и рэкет организовал через своего сына-депутата. Многие ему дань платят. А что делать с деньгами, он не знает. Уводить в офшор боязно – вдруг отрежут? Закроют границу – деньги там, а он тут. Знаю, это несусветная чушь, но он так мыслит. Внутри страны размещать? Еще хуже. Вложишь невыгодно, и пропадут деньги.

– Бедный, бедный! – иронически протянула Лина. – И что же? Он закопал свои сокровища на острове, как капитан Флинт?

– Не совсем, – улыбнулся Понизовский, – но вроде того. Кстати, деньги не так велики, как Владу и его папаше кажется. Во-первых, старику тоже приходится делиться. С бывшей конторой, например, с властями на местах. Никто не дал бы ему всем этим владеть в одиночку. Во-вторых, много денег уходит на этот его мавзолей с колоннами. Сына и внука надо содержать. Депутатство стоит недешево. Что-то вложено в акции и приносит доход, что-то еще…

Тут зазвонил его сотовый. Понизовский ответил, выслушал и записал несколько цифр.

– Ну вот, номер есть. Попробуем позвонить дядюшке. – Он набрал номер. – Привет, Володя, это Понизовский. Нет, ты меня выслушаешь прямо сейчас. Важнее этого разговора у тебя ничего на свете нет, поверь. Тем более что разговор будет короткий. Разговор такой: оставьте Лину Полонскую в покое. Забудьте – и ты, и твой отпрыск – о ней и ее ребенке. Нет, ты не имеешь права видеть внука. Почему? А потому что она мать. Вот она – точно имеет право. Например, самой решать, с кем надо видеться ее сыну, а с кем не надо. Твой сынок ее бросил. Он понятия не имел, кого она родила, как им живется… И до вчерашнего дня его такое положение вполне устраивало. Вот пусть и дальше обходится без них. Да, я знаю о завещании старика. Меня это не волнует, выкручивайтесь сами. А как хотите. Я не дам делать из ребенка отмычку. Это безумие – отнимать сына у матери. Как тебе только в голову взбрело? Лина? Она образцовая мать, даже не начинай эту песню. Мы с тобой один вуз кончали, но тебе, видать, впрок не пошло. Судиться хочешь? Полный вперед. Нет-нет, я не забыл про наши родственные отношения. Ничего, я найду себе замену в суде, только лучше бы до суда не доводить. А потому что ты сам под статьей ходишь. Позволь тебе напомнить, я в курсе твоих художеств. Знаю, как ты недвижимость толкал французам и американцам одним разом. Срок давности истек? Не смеши. Если поднять эту историю, тебе мало не покажется. Помнишь Нессима Гаона и его фирму «Нога»? [20] Я тебе гарантирую десяток таких «ног». Пару десятков! Хочешь, чтобы нашу госсобственность арестовывали по всему миру? Тебя отмазывать никто не станет, не та фигура. Лишат депутатства, и будешь потом писать… «записки из подполья». Договорись как-нибудь со своим полоумным папашей. Как? А как знаешь, не мой вопрос. Но Лину и ее ребенка не вздумай трогать, иначе будешь иметь дело со мной. И давай без уголовщины. Втолкуй Владу: если он решится на киднепинг, статья ему светит длинная. Ну, бывай.

20

Швейцарская фирма, с 1993 по 2007 год судившаяся с Россией и налагавшая аресты на российское имущество за рубежом.

Лина смотрела на него со страхом и восхищением.

– Я не все поняла…

– Долго рассказывать, – отмахнулся Понизовский. – Давайте-ка я вас, Линочка, домой отвезу, раз уж все так удачно сложилось.

Они вышли из здания, он помог ей сесть в машину.

– Старик у них в семье вожак, – снова заговорил Понизовский, трогая с места. – Альфа-пес. Женщин он вообще за людей не считает, сына в грош не ставит, внука тоже. А ведь это он их такими сделал. Мне и Влад, и его отец напоминают… Знаете, бывают такие карликовые деревца?

– Бонсай, – подсказала Лина. – Терпеть не могу этих уродцев. Деревья должны быть большими. По определению. А бонсай – это издевательство над природой.

– Согласен, – кивнул Понизовский. – А теперь представьте, что в карликовом виде вырастили не дерево, а человека.

– То есть вы хотите сказать, что Влад и его отец – жертвы?

– В определенном смысле да.

– Нет, – решительно покачала головой Лина. – У человека всегда есть выбор. Они ж не в Северной Корее выросли! Видели, как вокруг люди живут, книжки читали… Вот, к примеру, ваша мать. В той же семье росла, но из нее же не удалось сделать бонсай, верно?

– Верно.

– А теперь они хотят изуродовать моего сына. Компрачикосы. Человек, который смеется.

– Надо вас с моим отцом познакомить, Лина. Это тонны ассоциаций – исторических, литературных, языковых… Вам понравится.

– Я с удовольствием… Только потом, когда все утрясется. Пока что я сама трясусь. Мне страшно.

– Будем надеяться, что это конец. Я дядюшку припугнул. Вы не слышали, но мне-то в трубке было слышно, как он струхнул. Он в девяносто втором году продал одно здание в центре Москвы французам, а потом американцам. По-моему, они до сих пор с мэрией судятся.