Возвращаясь к себе

Черт! Конечно, надо было по-другому, не так, но у меня нет времени, а эта ведьма меня страшно раздражает.

Лилия Викторовна начинает причитать, бегать вокруг, толкая Лизу:

— Что он говорит? Это вообще кто? Кто? Я тебя спрашиваю!

Видя, что Лиза так и стоит, глядя то на меня, то на мать, я открываю шкаф.

— Где у тебя чемодан? Бери только необходимое.

Лиза, наконец, оживает и, повернувшись к матери, лепечет:

— Мама, это Леша Романов. Он…

— Ааа! — визжит та. — Спуталась с Романовым! Дура! Сука!

Все! Это надо прекращать. Еще немного, и дойдет до рукоприкладства, поэтому беру Лизу за руку и, закрывая от матери, вытаскиваю из квартиры, хватая попутно с вешалки ее пальто, шарф и сумку.

— Дура! Сука! Проститутка! — несется вслед.

Когда двери лифта закрываются за нами, я замечаю, что у Лизы трясутся руки. Если честно, мне самому нехорошо и хочется поскорее смыться отсюда. Но мы доезжаем до 1-го этажа, и Лиза отказывается выходить.

— Я не пойду! У нее сердце больное! Это же мать! — плачет она, упираясь мне в грудь.

Почти волоку ее из подъезда и запихиваю в машину. При ней вызываю скорую по их адресу. Проходят мучительные 20 минут. Все это время Лиза тихо плачет, сжавшись в комочек на заднем сидении. Попытки успокоить ее приводят только к тому, что у меня самого начинает дергаться глаз.

Мы ждем до тех пор, пока вышедший из дома врач не отвечает на сбивчивые лизины вопросы, что все нормально, женщина просто переволновалась, и вообще, такие, как она, еще всех переживут.

Тогда я опять сажаю Лизу в машину и, не спрашивая, везу к себе.

Глава 6

Алексей

Просыпаюсь оттого, что кто-то рядом возится и лупит по рукам. Черт! Было так хорошо, тепло, уютно… С трудом открываю глаза и вижу брыкающуюся, вырывающуюся Лизу, к которой прижимаюсь сзади.

— Романов, проснись наконец! — зло шепчет она. — Убери от меня свое хозяйство!

Хорошенькое начало!

— С добрым утром! — говорю, откатываясь на другую половину кровати и протирая глаза.

Она тут же вскакивает, злая, растрепанная, запыхавшаяся, в мятых брюках и блузке.

— Ты придурок! Ты что сделал? Ты зачем вообще влез в мою жизнь?

И слезы… Истерика номер такой-то. Собирается устроить потоп, пожалеть себя, а меня обвинить во всех своих бедах! Ну уж нет, детка, сегодня это не прокатит.

— Я влез в твою жизнь? — на полном серьезе спрашиваю я. — Да это ты в мою влезла! Ты сама меня соблазнила, заманила к себе…

Она столбенеет.

— Я? Тебя?

— Ну не я же! — теперь надо постараться ее отвлечь. — И хватит препираться, нам еще на работу!

— На работу? Да какая работа! — потом смотрит на себя в большое зеркало и ужасается. — Это я? Что с моим лицом? А одежда!

Ура! Если она думает о внешности — не все еще потеряно. Поэтому очень спокойным, деловитым тоном говорю:

— Иди в душ, потом заедем в магазин и купим тебе что-нибудь.

Она вдруг меняется в лице и произносит самые страшные для меня слова:

— Мне нужно домой…

Теперь надо по-другому, теперь только честно, чтоб душа наизнанку.

— Лиз, тебе здесь плохо? — подхожу и мягко обнимаю ее за плечи.

— Нет, но…

Никаких «но», не отпущу, теперь точно ни за что не отпущу тебя.

— И мне хорошо, когда ты здесь, — сдавленно шепчу ей, зарываясь лицом в растрепанные волосы.

Капец! Не умею, не люблю красиво говорить! Неужели ты не видишь, дурочка, что я с ума по тебе схожу!

— Останься у меня, — прошу я ее. — Пусть мама успокоится… Черт! Просто останься. Если хочешь — есть еще одна спальня и санузел. А потом — съездим к ней вместе.

— И ты поедешь? — смотрит на меня с таким выражением, будто спрашивает, согласен ли я спуститься с ней в ад.

— И я… — говорю, как само собой разумеющееся.

Плевать мне на эту стерву. Лизку я ей не отдам.

— Весь подъезд подумал неизвестно что, — говорит она и наконец-то доверчиво прижимается ко мне, утыкаясь носом в рубашку и, по-моему, принюхиваясь.

Приятно-то как! Зачем я вообще про вторую спальню заикнулся?

— Пусть думают, что хотят, — это их проблемы.

— Хорошо, — вдруг соглашается она, целуя мою татуировку на шее, так что я начинаю терять самоконтроль. — Я останусь.

Лиза

«Вот так «хорошая девочка»!» — рассуждала я, стоя в просторном коридоре в квартире Алексея и гладя брюки. За пару дней я наворотила такого, чего не сделала за всю предыдущую жизнь. Неужели это я переспала с малознакомым парнем, сбежала от матери и ночевала в чужой постели?

Нет, это не про меня! Это какая-то другая, которую я не знаю, влезла в мою голову и за меня сказала «останусь». Только почему так хорошо и спокойно, почему так весело, что с лица не сходит довольная улыбка?

И ведь прекрасно же понимаю: оставаться здесь, с этим чужим, по сути, человеком — авантюризм, но не могу заставить себя сейчас ехать домой, видеть злое лицо матери, слушать упреки…

Впервые решила отпустить вожжи и просто жить. Впервые от меня не требуется что-то кому-то доказывать, что-то из себя изображать, притворяться. А какой смысл притворяться перед Романовым? Он видел меня в заштопанных колготках и куртках с чужого плеча. Он видел в ярости мою мать. Что может быть хуже?

Ход мыслей прерывает звонок телефона. Ставлю на гладильную доску утюг и отвечаю:

— Привет, Катя!

Из кухни высовывается любопытная физиономия Романова и усмехается, глядя на мои голые ноги, выглядывающие из-под его футболки.

— Знаешь, подруга, — сердитым тоном начинает Катюша. — Хотела на тебя обидеться, но жалко дуреху неразумную. Слушай: если ты еще претендуешь на фамилию Ивашкина — разбирайся со своим татуированным мачо и мчи в офис. Сергей второй день на себя не похож!

Я долго молчу, так что Катя, не дождавшись, продолжает нравоучительным тоном: