Возвращенцы. Где хорошо, там и родина.
Шрифт:
Я обомлел от такой цифры, но вспомнил, что у меня на полке стоят две книги: одна «Новые мученики российские», изданная в 1949 году в Джорданвилльском монастыре, составленная протопресвитером М. Польским, и вторая – «Трагедия русской церкви 1917–1945» Льва Регельсона (ИМКА Пресс, 1997 г.). Обе о том, когда, как и сколько погибло в России во времена воинствующего атеизма высших иерархов церкви, священников, монахов.
Я внимательно перечитал их. Да, в эти трагические времена за антисоветские проповеди с амвона, за сопротивление изъятию церковных ценностей и даже за отказ от воинской службы молодая и жестокая власть, боровшаяся за свое существование, беспощадно карала всех сопротивлявшихся ее воле.
Как повествуют две эти книги, в 1918 году на территории бывшей Российской империи было убито пятнадцать митрополитов, расстреляны крестные
В 1919 году погибли один митрополит, восемнадцать архиереев, сто два священника, сто пятьдесят четыре дьякона, девяносто четыре из монастырской братии.
В 1920 и 1921 годах, если верить этим книгам, жертв среди служителей церкви не было.
Но в 1922 году, после письма Ленина об изъятии церковных ценностей, за сопротивление 11 человек было приговорено к расстрелу, расстреляли, правда, четверых, во главе с митрополитом Петроградским Вениамином.
В 1923 году двух католических священников приговорили к смерти, но один из них был помилован.
На стр. 320 книги Льва Регельсона подведен некоторый итог – с января 1918-го по март 1922 года «погибло в России мученической смертью 28 православных епископов и 1215 священнослужителей». После 1923 года – по завершении гражданской войны нравы начали смягчаться – расстрелы, и самосуды, и карательные меры постепенно были сведены к арестам, ссылкам на Соловки и Север, к закрытию церквей и монастырей, ко всякого рода издевательствам в печати.
Так что шизофреническое заявление депутата Госдумы Рыжкова-младшего о «десятках тысяч заживо закопанных в землю» было сделано по геббельсовскому принципу: чтобы обыватели поверили в ложь – она должна быть чудовищной.
А впрочем, ложь и Евгении Альбац, и Владимира Рыжкова, и Андрея Смирнова может иметь иное происхождение. Когда я приехал по приглашению Михаила Швыдкого на передачу в его роскошную телестудию на Волхонке, то меня доброжелательные помощницы тут же отвели в особую комнату, где стол ломился от водок, коньяков и вин, от изысканных бутербродов с икрой, ветчиной, сырами и колбасами, от ваз с фруктами.
За столом сидели приглашенные на действо шоумены, политики, актеры – Николай Сванидзе, Леонид Якубович, Эдуард Сагалаев, Борис Ливанов и многие другие, калибром помельче. Они непринужденно общались, тусовались, выпивали, каждый сколько хотел, атмосфера в комнатке царила приподнятая, многословная, свойская.
Я, двенадцать лет – с 1990 года – не бывавший на новом демократическом телевидении, несколько опешил: чтобы в советские времена вот так, перед самой передачей, опрокидывать рюмку за рюмкой! Я уж молчу о немалых расходах, потраченных на застолье, но ведь разгоряченные участники так все что угодно могут наговорить десяткам миллионов обывателей, вперившихся в экран…
Так вот, видимо, в чем истоки клеветы или глупости, вылетавших в предыдущих передачах из уст Евгении Альбац, Владимира Рыжкова, Андрея Смирнова (помимо их исторического невежества), – скорее всего все сенсационные откровения о детской смертности в СССР, о наших военных потерях. о «десятках тысяч закопанных заживо священников» рождались в нетрезвых головах фигурантов. А может быть, нынешние закулисные нравы на ТВ другими уже быть и не могут? Без этого антуража, без этого допинга знаменитости, может быть, уже и не мыслят своего участия в шоу? …Впрочем, наша передача прошла без особых сенсаций и потрясений. Министр культуры, пришедший перед началом шоу и не принимавший участия в застолье, был энергичен, целеустремлен, трезв. Он сразу же взял ход действия в опытные руки, и передача пошла, как по маслу. Правда, когда она закончилась, мной овладело сильное чувство недовольства самим собой: готовился я к ней не так, как надо бы. сделал несколько слишком серьезных домашних заготовок, половину которых обнародовать не сумел. Не та атмосфера была. Слишком легкомысленно игровым оказался для меня стиль передачи, где надо было остроумничать, шутить, смешить публику и партнеров, и всякая попытка быть серьезным тут же пресекалась умелой репликой, нарочитым удивлением, легкой шуткой.
Сидит рядом со мной на подиуме Познер и снисходительно цедит через губу, что телевидение – это бизнес, деньги, реклама и большего от него требовать невозможно. Какая «национальная культура»? Зачем? О чем разговор?
Выступает актер Ливанов и рассказывает «бородатый» анекдот о Сталине – я его слышал еще в 60-е годы – все смеются… Встает
всеобщий любимец Якубович, изображает шуточную пикировку со Швыдким и под одобрительный шум зала разыгрывает сценку из своего «Поля чудес»… Пытался я было два-три раза затеять реальный разговор о том, что, воспитывая «человека игры», мелкого авантюриста и потребителя шоу, наши «воспитатели чувств» играют с огнем, что киллер, застреливший основоположника жанра Влада Листьева, тоже ведь был по натуре игроком, что убийство – высшая кульминация, развязка в «игре жизни», насаждаемой сидящими в зале, что Сталин не зря с мистической точностью сказал про авантюриста Гитлера, когда узнал о его самоубийстве, – «доигрался подлец». Но все мои попытки свернуть в «мировоззренческую», глубокую колею пресекались, как нечто нарушающее правила игры, как что-то почти неприличное и даже нецензурное, как досадно чуждая всем им, пришедшим сюда потусоваться и ощутить свою естественную и приятную общность друг с другом…В один из моментов этого идеально организованного, отлаженного шоу я огляделся и увидел по периметру зала резиновые надувные фигуры, изготовленные в форме человеческих тел. Они, как бы смонтированные из громадных разноцветных презервативов, раскачивались под потоками воздуха в разные стороны. Бороться с этими безглазыми надувными монстрами было бесполезно! Они колыхались, уклонялись от моих ударов, гримасничали, дразнили меня: попробуй попади в нас, сбей с ног, нанеси удар – мы тени, мы существа виртуального мира!
«Где-то подобную сцену о бесполезности борьбы с существами иного мира читал из классики», – подумалось мне, а когда я пришел домой, вспомнил: «Это из Гоголя!» Полез на книжную попку, открыл «Пропавшую грамоту», нашел место, где наивный малороссийский казак в поисках заветной грамоты попал в застолье к нечистой силе: «придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины, взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и – глядь, и отправил в чужой рот. Вот-вот, возле самых ушей, и слышно даже, как чья-то морда жует и щелкает зубами на весь стол. Дед ничего; схватил другой кусок и вот, кажись, и по губам зацепил, только опять не в свое горло. В третий раз – снова мимо. Взбеленился дед; позабыл и страх, и в чьих лапах находится он. Прискочил к ведьмам: – Что вы, иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною?»
А если говорить серьезно, то не раз от невозможности сказать все, что я хочу, во время передачи у меня буквально пересыхало во рту, И половина моих заготовок от отчаяния улетела из моей головы. Я жаждал сказать о том, что никакого достойного уважения к культуре и ее творцам у наших папарацци нет. Даже к людям, нужным им в политической игре, они относятся с циничным пренебрежением. Когда умер столь милый демократам несчастный ниспровергатель советской жизни Виктор Астафьев, российское «Настоящее радио» 30 февраля 2001 года в 9 часов утра объявило, что «умер писатель, на которых держится Россия, всемирно известный Виктор Астахов». Три раза в тексте некролога мелодичный женский голос повторял: Астахов. Не поперхнулся, не поправился. Не извинился. Зато, когда в том же феврале одновременно шла многодневная теле– и радиопанихида по одному из битлзов Харрисону, наши папарацци, произнося сотни раз его не самую простую фамилию, не ошиблись и даже не споткнулись не разу.
Хотел я еще спросить моего спарринг-партнера по подиуму Познера, уверявшего, что ТВ – это прежде всего коммерция:
«Владимир Владимирович, программа «Намедни» недавно рекламировала украинский фильм о Мазепе, в котором гетман, естественно, герой, а Петр I – выродок и педераст. Как Вы думаете, для чего это делается? Чтобы гривны заработать или хоть немного, но растлить наше понимание истории, Пушкина, Карамзина, Ключевского?» Но когда я постарался вклиниться в монолог Познера о коммерции, он резко клацнул зубами: – Не мешайте! Я Вас не перебивал! – что, впрочем, было истинной правдой, «Зачем я здесь сижу?» – подумал я. В этом гоголевском, надувном, пересмешническом мире свойской сплоченной компании мне ничего подлинного сообщить не дадут: ни вклиниться, ни нарушить течения событий, и, конечно же, никого не переубедить. Один, правда, Михаил Леонтьев вдруг неожиданно поддержал меня, сказав из публики, что он боится за свою дочь и запрещает ей смотреть телевизор… На секунду возникла неловкая пауза, но опытный Швыдкой какими-то фразами быстро исправил положение и вырулил на прежнюю игровую колею.