Впервые замужем

– Надолго ли?
– усмехнулась она.

– Может быть, навсегда, - сказала я. И стала укладывать вместе с пальтишком три своих выходных платья.

– Как же ты потащишь такой узел?

– У меня машина.

– Машина?
– еще больше удивилась Тамара.
– Откуда? Чья?

– Моего мужа, - вдруг насмелилась я. И потом уже твердо сказала: - Я, Тамара, кажется, выхожу замуж.

– Виктор, - закричала Тамара как-то растерянно и, может быть, все-таки с некоторой насмешкой: - Виктор, выйди. Иди сюда. Мама уезжает. Выходит замуж.

Виктор вышел, поздоровался, кивнул на мой узел:

– Что это вы?

– Ты бы хоть с мужем или с женихом своим познакомила, - усмехнулась как-то жалко Тамара.
– Он где?

– Он в машине.

– Он что, шофер, что ли?
– еще спросила Тамара.
– Пусть хоть зайдет.

И тут мне стало почему-то неловко. Словом, не хотела я сказать Тамаре и Виктору, что Ефиму Емельяновичу трудно зайти.

– В следующий раз, - сказала я.
– В следующий раз он зайдет. И вы, я надеюсь, приедете к нам. У нас там очень хорошо. И я хочу, чтобы внуки потом приехали. Все-таки на свежем воздухе.

– А где это?
– стала допытываться Тамара. Но я сделала вид, что не слышу, принялась завязывать узел.

– Давайте я вам помогу, - поднял узел Виктор.

– ...Виктор ваш мне понравился, - сказал Ефим Емельянович, когда мы опять выехали на шоссе.
– Красивый и, видать, сильный малый. Если он не пьет, как вы говорите, много читает, может, знания копит и потом себя окажет. Всякое может быть...

– Жалко только, что он никого не слушает, не хочет слушать, - сказала я.
– Даже отца родного как бы не очень признает. А отец, по-моему, не глупый старик.

– Все мы будто не глупые - и старые и молодые, - точно с усмешкой отозвался Ефим Емельянович.
– И у всех на все случаи свои права. Но старики, на мой взгляд, права свои немножечко превышают. У них разгорается особая страсть, что ли, обязательно - надо или не надо - поучать молодых. И вы знаете, Тонечка, я уже давно пригляделся: чем глупее старики, чем бестолковее прожили свою собственную жизнь, тем горячее серчают на молодых и пробиваются к ним в учителя. А жизнь идет и все ломает, переламывает по-своему. Хорошая, Тонечка, вещь - жизнь.

И он вдруг впервые обнял меня правой рукой, придерживая, левой баранку.

– А я живу и радуюсь, что я еще живу, - сказал он, снова положив обе руки на баранку.
– И никого ни осуждать, ни поучать мне не хочется. И не хочется думать, что мое время тоже уже прошло...

Он вдруг замолчал. А молчит он всякий раз, я это уже заметила, как бы сердито, и лицо его в такие моменты искажает мука.

Все-таки я попыталась его снова разговорить, спросила, "то он думает о Гале Тустаковой, о Галине Борисовне, и ее муже?

– Неохота мне о ней думать. И зачем?
– повернул он ко мне действительно сердитое лицо.
– Пусть о ней думает тот, кому больше надо...

Тогда я, даже чуть преувеличив, рассказала, как она относится к нему с каким увлечением и интересом.

– А мне все это безразлично, - опять отчего-то повеселел он.
– Я никогда и раньше не относился к людям в зависимости от того, как они ко мне относятся. Это только очень слабые люди так приноравливаются: ты меня похвали, я тебя похвалю, ты - мне, я - тебе. Это жалкие души... И оленю ведь едва ли интересно, что о нем думает волк... А эта Галина Борисовна что вам - хорошая подруга?
– снова повернул он ко мне как будто уже насмешливое лицо.

И тут я, похоже, затруднилась:

– Ну, как сказать...

– Ага, понятно, - засмеялся Ефим Емельянович.

И уже всю дорогу был веселый.

Вскоре мы действительно зарегистрировались, и он подарил мне золотое кольцо.

– Первая моя жена колец не носила, - объяснил он.
– Они тогда, казалось, навечно вышли из моды. А теперь вот опять вошли. Многие, я вижу, носят. И вы, может, захотите...

– А вы?
– спросила я.

– А мне оно, это кольцо, будто и ни к чему. У меня работа такая, что я его и потерять могу. И вообще, я, пожалуй, обойдусь, - засмеялся он.

А я была счастлива, что у меня есть муж, что я замужем. И пусть, я подумала, все это знают.

Москва, ноябрь 1977 г.