Враг мой - дневной свет

– Не будешь грубить? – заставила она себя повторить вопрос.

– Не пускай их домой! Не пускай! – он всхлипнул и прижался к ней. Ее рубашка вмиг стала мокрой от его непонятных слез. Она смотрела поверх его головы и напряженно думала. Все хоть сколько-нибудь разумные объяснения разбивались о стену страха и железной логики: ее сын не в порядке. Он болен. Болен его рассудок.

========== Часть 4 ==========

4.

Дождь лил уже неделю. Он так измучил мать, которая очень любила повозиться в их небольшом огородике, что Дмитрию даже стало жаль ее, уныло сидевшую на одном месте в гостиной у окна и тяжело вздыхающую. Сам он, разумеется, плевать хотел на погоду, но ему все же было бы приятнее, если б его симпатичная мама напевала, энергично гремя чем-то снизу, то поливала бы томаты в теплице, то готовила бы маринад для засолки овощей, то варила бы малиновое варенье, от чего по дому разносился прямо-таки божественный аромат. Дождь все испортил, и члены этой маленькой семейки сидели каждый у своего окна и скучали.

Тишина звенела и убаюкивала. Он и не почувствовал, как веки его отяжелели, и сон принял его в свое царство, предварительно отключив звуки, затуманив мысли.

Скрип, скрежет, грохот и изумленный вопль взорвали тишину. Хлопнула входная дверь: мать выскочила наружу, даже не предупредив его.

Дмитрий вскочил, еще качаясь от навалившейся после неурочного сна дурноты. Часы показывали четверть десятого. В такую погоду на улице совсем темно, значит можно открыть занавески и попробовать самому что-нибудь разглядеть. Прежде чем он добрался до окна, с улицы раздался вой сирен, и по стенам понеслись красные мигающие огоньки – или «скорая» или милиция. Случилось что-то серьезное. Сгорая от нетерпения, он выглянул в окно, бесцеремонно зажав в потной ладони дорогой зеленый бархат портьеры. От любопытства зачесался живот как-то сразу и изнутри и снаружи.

Зрелище, открывшееся его глазам было не из приятных. Его можно было назвать даже шокирующим, случись это лет двадцать назад, когда еще на телевидении не было криминальных новостей и журналистских расследований, не говоря уже о кинофильмах.

На мокром асфальте лежала темная фигура, судя по яркой одежде, едва различимой в свете фар автомобилей, женская. Это так же подтверждало и то, что ноги жертвы нерадивого водителя были обнажены, и на грубые мужские не походили. Из домика по соседству выскочила девчонка, и, рыдая, понеслась к лежащей фигуре:

– Мама! Мамочка! Мама! – от этих воплей просто кровь стыла в жилах, но Дмитрий поймал себя на том, что ему это даже нравится. Он пригляделся повнимательнее: девчонка – его ровесница, стройная, светловолосая – так красиво оплакивала свою несчастную мамочку, что ему стало не по себе. Вот бы еще знать, много ли пролилось крови?! Вот бы посмотреть на эту девчонку поближе: может, она даже испачкается в этой крови, а потом станет смывать ее под горячим душем. Он почувствовал возбуждение и приник к стеклу лбом. Девчонку подняли, к своему удовлетворению, он увидел на ее коленках грязь вперемешку с кровавыми потеками; она рыдала и вырывалась.

Погибшую женщину увезла машина, похожая на «скорую», но без мигалок. Дождь все хлестал и хлестал, равнодушно поливая место скорби тугими струями.

Снова хлопнула входная дверь. На этот раз снизу послышались торопливые шаги матери; она явно была взволнована и спешила поделиться с ним страшной новостью. Хорошо, что люди так и не научились читать чужие мысли, а не то он стал бы первым кандидатом в палату психиатрической лечебницы. Что почувствовала бы его мама, узнай она, до какой степени сексуального возбуждения дошел он, увидев кровь на коленях девушки?! Ему с трудом удалось одолеть это яростное чувство, это дикое желание вымазать девушку в крови всю, растерзать ее, а потом укусить, и кусать еще и еще, еще и еще!!!

Он сжал виски пальцами и надавил, собираясь с силами. Надо же, как он ослабел. Неужели это от возбуждения? Может, от страха? Вот еще! Он нисколько не испугался!

– Дима? – мать забарабанила в дверь. Должно быть, решила, что он в обмороке от увиденного. Он не ошибся, предполагая, что его мамочке совсем не доступны тайные закоулку его души.

– Я слышу тебя, незачем выносить мне дверь! – откликнулся он резче, чем обычно. – Сейчас открою, подожди минутку!

Из мрака коридора на него глянуло бледное, осунувшееся лицо в обрамлении темных развившихся волос. В руках у нее ничего не было, вопреки обыкновению. Видимо, она примчалась к нему сразу, как вернулась с места происшествия. Она плакала, и плечи ее безудержно вздрагивали. Похоже, что смерть соседки произвела на нее совсем другое впечатление, и вызвала полностью противоположные эмоции. Он не знал, что следует говорить в таких случаях, поэтому ляпнул первое, что пришло в голову:

– Круто, да?

Мать схватилась рукой за перила, и вовремя, иначе в их пригороде случилась бы еще одна трагедия.

– Как?!…Как ты можешь…восторгаться таким…такой?! – ее затрясло еще сильнее.

– Это не восторг, - спокойно произнес он. Что-то чуть-чуть кольнуло в груди, когда мать пошатнулась, но тут же отпустило. Не страх, не отвращение, а так, легкое сожаление о себе самом, что будет с ним, если она погибнет. Но она устояла, взяла себя в руки и разозлилась. Он зауважал ее в очередной раз.

– Ну, ты и тип, сынок?! Не думала, что сидение в четырех стенах превратит тебя в маньяка! Всю кровь разглядел? Ничего не упустил? А может, мне убийство тебе на дом заказывать, как ты на это посмотришь?!

– Ладно тебе, мам! – он усмехнулся. – Подумаешь. Я же не знал ее совсем. А дорога так далеко от моего окна, что толком ничего не рассмотришь, поэтому я и не испугался…и не расстроился, - добавил он интуитивно, чтоб окончательно усыпить ее бдительность.

– Да?! А твое «круто»? – она все еще тяжело дышала, накрепко завязнув в сетях очередного стресса.

– Ну, «круто» говорят не только от восторга. Это вообще…, так, выражение.

– Да… выражение, - она чуть расслабилась. – Может, и хорошо, что ты не ходишь на улицу. Черт знает, во что превратилась жизнь за окном. Иногда я начинаю понимать тебя в твоем нежелании общаться с людьми.

– Почему? – он с любопытством взглянул на нее, поняв, что в таком состоянии мать может наговорить много интересного.

– Представь только, милиция стала допрашивать дочь погибшей, когда та еще в себя не пришла. Плачет девчонка, визжит, в крови вся, а они: «Что вы видели? Где вы были? Сколько вам лет?» Нет, я точно скоро запрусь с тобой в комнате.

Он облизнул губы. Снова перед глазами предстала вымазавшаяся в грязи и крови белокурая красотка в ситцевом, промокшем насквозь, халате, под которым явственно угадывались пышные формы. Мороз и жар обожгли его кожу. Во рту пересохло.

– А как ее зовут? – вдруг спросил он у матери.

– Юля, по-моему, - хмуро ответила женщина, - я, правда, не уверена. Они не так давно сюда переехали. Хорошо еще, что отец жив – здоров, прокормит.

– А он кто? – почему-то мысль, что Юля окажется в доме наедине с мужчиной, пусть даже ее родным отцом, совсем не понравилась Дмитрию.

– А черт его знает.

Внезапно ему захотелось остаться одному. Он и раньше замечал, что не может общаться с каким-нибудь человеком дольше пятнадцати минут кряду; мать не была исключением, но ее он хотя бы переносил и сверх отмеренных пятнадцати, а вот кухарку, приходившую помочь с солениями в летние месяцы, и так же приходящую уборщицу, он терпеть не мог ни секунды. Представив себе, как чужие руки хватают его вещи, копаются (о, да, он убежден в этом) в их с матерью шкафах, читают их журналы, пьют из их чашек, он впадал в ярость и старался, по мере сил контролировать степень дозволенности этим грязным людишкам.