Врата «Грейвз»
Шрифт:
– «Обнаженная в кабинете»! – фыркнула Адриана, передавая мне чашку похлебки и тонкий ломоть хлеба.
Она все еще качала головой, когда уселась в кресло с чаем и бутербродом в руках.
Потягивая бульон, я вдруг подумал, что дневник вновь сосредоточился вокруг четверых пациентов, входящих в тайный круг Гассмана, и я знал, по крайней мере видел их всех. Понятно, я не найду здесь упоминаний о Лизе Анатоль или Роберте Стэнтоне, поскольку ни один из них не знал Гассмана.
– Эти люди – те, кто еще жив, – могут ли и теперь быть связаны друг с другом каким-то способом спустя четырнадцать лет после его смерти?
– И если они связаны, сколько из них пытается нас убить? По крайней мере одна, – пошутила Адриана, вновь погружаясь в свою книгу.
Через несколько часов я начал страницу, которую было существенно труднее расшифровать. Казалось, Гассман специально старался писать как можно причудливее. Более того, он уменьшил буквы примерно вполовину и стал писать очень убористо. Как мое внимание, так и трудности в чтении резко возросли.
19
Как только я понял это, она перестала барабанить по столу. Я ничего ей не говорил, не давал никаких указаний. Я даже не хотел, чтобы она стучала пальцами.
Моя первоначальная гипотеза заключалась в том, что в отсутствие других указаний она просто повторяла за мной. Я попытался заставить ее сделать это снова, но безуспешно. Наконец, утомленный безуспешными попытками, я снова откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы подумать. Тогда я снова услышал стук ее пальцев. Я знал, что стучит она, а не я, но не открыл глаза. Я понял, что стучать пальцами по столу – моя постоянная привычка, когда я сижу и думаю. Стук снова прекратился, но я не открывал глаз. Потом я пожелал сам начать барабанить пальцами. Звук раздался снова – такой же, как и раньше, но его издавали ее пальцы, а не мои.
Я попытался сохранять спокойствие, но стук снова прекратился. Мне удалось проделать это несколько раз. X. У. делала то, о чем я только думал. Более того, я давал указания сделать это не ей, а себе.
Все еще закрыв глаза, я представил себе, что поднимаю руку. Когда я почувствовал, что слегка поднял ее, я дал ей упасть. Я ощутил, как она падает, почувствовал удар о стол, но звук сказал мне, что это была ее рука. Я снова поднял руку и, когда открыл глаза, увидел собственные руки на столе, в то время как ее была поднята в воздух. Рука упала. Я был слишком возбужден, чтобы продолжать.
Я увидел сегодня, что могу управлять телом Хелен У. на расстоянии примерно двух футов. Боже мой!
– Адриана! – позвал я. – Знаете, что он мог делать?
– Закончите завтра Чарли, – пробормотала она, уже успев задремать в большом кресле. – Ложитесь спать.
– Он мог управлять ими при помощи одной только мысли!
Без слов она встала с кресла, подошла к кровати и свернулась на ней.
Я встал и прикрыл ее покрывалом. Потом пошел ко второй кровати с дневниками. При этом из одного выпали два листка и приземлились на пол. На одном был рисунок: на обрывке бумаги обнаженная женщина наклонилась вперед. Другой представлял собой вырезку из газеты за 1907 год, где описывался новый роскошный дом Конан Дойла в Крауборо. Я внезапно расхотел спать. Это было доказательство того, что Гассман достал и сохранил рисунок, имеющий отношение к письму. Мог ли кто-нибудь увидеть рисунок и услышать о его происхождении до смерти Гассмана? Этот вопрос на десять минут отвлек меня от чтения: я обдумывал тот факт, что этот обрывок бумаги в течение двенадцати лет пролежал в гробу Гассмана. Естественно, ни один заговорщик не мог видеть его все это время. Кто же, кроме самого Гассмана, мог о нем вспомнить и так точно описать по прошествии этих лет?
На следующих двадцати страницах Гассман продолжал работать над открытием, сделанным с Хелен Уикем. Он мог просто думать о тех или иных действиях, а пациент выполнял их. К счастью для меня, он вернулся к прежнему стилю письма после первой записи о субгностической одержимости.Я прочитал, что через несколько дней после происшествия с Уикем он проделал то же самое с Мэри Хопсон. Через месяц он был способен собственной волей заставлять всех четверых пациентов выполнять простейшие движения, пока они находились близко к нему и ничто его не отвлекало. Расстояние должно было быть не больше трех футов, и он мог проводить процедуру только в тишине кабинета.
Гассман так и не сумел, хоть регулярно пытался, заставить объекты говорить под гипнозом. Хотя он и мог заставить их делать буквально все при нем и выполнят разнообразные мелкие задачи в его отсутствие, речи от них он так и не добился. Он требовал от пациентов производить широкий спектр различных действий, включая убийство лабораторных животных по приказу, нападения на других пациентов больницы и разнообразные сексуальные акты друг с другом. Он подчеркивал, что все эти вещи они никогда не сделали бы самостоятельно.
Часто ученый посылал одного подопытного ждать в назначенном месте. Потом, после все более продолжительного времени, он шел туда на встречу с этим человеком. Он заметил, что пациент терпеливо ждал, как и было приказано, при любых обстоятельствах: темнота, дождь или холод не могли ему помешать. Наконец Гассман мог заставить человека передвигаться из одного места в другое по заранее составленному графику
без дополнительных указаний с его стороны.Но он также испытывал все большее неудовольствие границами своих возможностей. Он начал делать записи о своем ухудшающемся здоровье. Как врач, он понимал, что его восьмидесятилетняя оболочка быстро разрушалась. Он перестал принимать других пациентов, помимо этих, ссылаясь на слабость, и в больнице пошли ему навстречу.
26 ноября 1908. Как я и предполагал, я совершил новый прорыв. Существует еще более глубокий уровень субгностического транса. Сегодня, работая с движениями руки Мэри X., я остановился, чтобы отдохнуть. Она лежала, расслабленная, на кушетке, а я сел за стол рядом с ней. До этого усилием одной своей воли я сложил ее руки на груди. Ее глаза были закрыты. Я закрыл глаза, чтобы мгновение отдохнуть и сконцентрироваться на ее следующем движении. Когда я открыл глаза, я словно смотрел в зеркало.
Да. Я смотрел на свое собственное тело, с удобством расположившееся передо мной.
Я посмотрел вниз и увидел тело Мэри, словно оно было моим собственным. Сначала я был напуган и расстроен. Пока мне не удалось успокоиться и взять себя в руки, я видел все ее глазами и не возвращался на собственную точку зрения. Я мог шевелить ее руками. Говорить ее голосом. Наверное, я мог бы встать и пойти в ее теле, но не стал пытаться. Наконец я заставил себя расслабиться. Я закрыл глаза и сосредоточился на перебирании своих бумаг, которые лежали на столе возле моих рук. Ощутив пальцами бумагу, я открыл глаза и увидел, что снова смотрю на Мэри, лежащую на кушетке.
Я чувствую, что должен прекратить эксперименты с субгностическим трансом. Очевидно, что во время этого эпизода я подвергал себя существенной опасности.
Но он не прекратил. Уже следующая запись, хоть и сделанная спустя месяц, была посвящена повторению того же эксперимента над тем же объектом, без сомнения Мэри Хопсон. На этот раз он действительно перемещался по кабинету в ее теле. Он прочел отрывок из книги вслух. Заметил, что может осязать и различать материал ее пальцами. Он даже выпил воды, прежде чем вернуться в собственное тело, или, как он выражался, к собственной точке зрения.
К восходу солнца я прочел третий дневник, повествующий о многократных экспериментах с субгностической одержимостьюна остальных трех особых пациентах. К началу 1909 года доктор Гассман производил широкий круг действий, находясь, по его словам, «в точке зрения объекта», со всеми четырьмя. Некоторые из этих эпизодов продолжались больше часа, и он хвастался, что ел, пил, разговаривал и «отправлял все телесные функции», завладевая своими объектами. Он детально описал, как совершил половое сношение с загипнотизированной Мэри Хопсон, находясь в «точке зрения» Уильяма Таунби. Потом он сменил точку зрения на тело Мэри и приказал загипнотизированному Таунби доставлять ей удовольствие, пока Гассман находился на точке зрения женщины. Мне стало казаться, что я читаю уже не описание научного эксперимента. Было ясно, что в Гассмане не осталось никаких чувств по отношению к пациентам. Он использовал их как тех самых лабораторных животных, которых они убивали по его приказу, а потом записывал об этом в самодовольном тоне.
6 мая 1909. Увеличилось дрожание в левой руке. Большие проблемы с мочеиспусканием в последние несколько недель. Я начинаю думать, что пришло время для поездки в Иерусалим. Возможно, это решение проблемы, если только это достижимо. Я не знаю, как долго я еще протяну в нынешнем состоянии. Я, наверно, не смогу продолжать моих жизненно важных экспериментов. Какая ирония: сделать одно из самых значительных открытий в истории медицины – и быть слишком старым, чтобы дожить до его результата.
Я боюсь, что у меня не будет времени начать расшифровывать дневники, не говоря уже о том, чтобы узнать, что еще можно сделать.
Его следующая и последняя запись была очень краткой и была сделана после перерыва более чем в три месяца. Я мог только предположить, что в это время он вел подробные записи в другом месте.
10 августа 1909. Перешел из точки зрения объекта Таунби в точку зрения объекта Хопсон в тихом коридоре у палаты Таунби. Вернулся в кабинет и покинул объект.
Состояние здоровья диктует, что я не могу дольше ждать. Настало время для поездки в Иерусалим, несмотря на опасности. Я должен раздобыть коробки и упаковать кое-какие вещи как можно быстрее.
Несмотря на собственное возбуждение, я уснул, утомленный, через несколько мгновений после того, как прочитал эти последние слова в дневнике.
Глава 22
Все теории, объясняющие явления природы, должны быть смелы, как сама природа.
Адриане удалось разбудить меня лишь в полдень. Когда она поняла, что я читал всю ночь, она устроила мне строгий сестринский выговор, присовокупив несколько замечаний о мужчинах и их несерьезном отношении к здоровью. Она уже успела выйти и приготовить для меня суп и не желала слышать ни слова о том, что я прочитал, пока я не съел его и не выпил молока с хлебом.
22
Пер. Н.Треневой.