Врата Мертвого Дома

Капитан вздохнул и быстро закончил начатое.

— А ты чувствуешь необходимость чем-то ответить на всё это, историк? — спросил он. — Ты столько книг прочитал, впитал столько мыслей от других — мужчин и женщин. Из других времён. Как смертный может ответить на то, на что способны ему подобные? Неужели каждый из нас, солдат или нет, доходит в какой-то момент до точки, когда всё увиденное, пережитое изменяет нас изнутри? Необратимо изменяет. Чем мы тогда становимся? Менее людьми — или более? Вполне человечными — или слишком?

Дукер долго молчал, глядя на каменистую землю вокруг валуна, на котором сидел. Затем откашлялся.

— У каждого из нас — свой порог, друг мой. Солдаты или нет, мы не способны держаться вечно, рано или поздно мы превращаемся… во что-то другое. Будто мир вокруг нас изменился, хотя на самом деле это мы начали на него смотреть иначе. Меняется перспектива, но не от умозаключений — видишь, но не чувствуешь, или плачешь, а собственную боль рассматриваешь со стороны, как чужую. Здесь нет места ответам, Сон, потому что все вопросы выгорели. Более человек или менее — тебе самому решать.

— Наверняка же об этом писали — учёные, жрецы… философы?

Дукер улыбнулся грязной земле.

— Были попытки. Но те, кто сам переступил через этот порог… у них почти нет слов, чтобы описать то место, куда попали, и мало желания объяснять. Как я и сказал, там нет места умствованию, мысли там блуждают — бесформенные, несвязные. Потерянные.

— Потерянные, — повторил капитан. — Вот я точно потерян.

— Мы-то с тобой, Сон, потерялись уже в зрелом возрасте. Взгляни на детей, вот где отчаяние.

— Как на такое ответить? Я должен понять, Дукер, иначе сойду с ума.

— Ловкостью рук, — сказал историк.

— Что?

— Подумай о чародействе, какое мы видели в жизни, — огромной, неукротимой, смертоносной силе. Которой дивились и ужасались. А теперь подумай о фокусниках, каких мы видели в детстве, — об игре иллюзии и искусства, которую они умели творить руками, чтобы показать нам чудо.

Капитан молчал, не шевелился. Затем поднялся.

— И это ответ на мой вопрос?

— Только это приходит мне в голову, друг мой. Прости, если этого недостаточно.

— Нет, дед, достаточно. Придётся этим обходиться, верно?

— Да, придётся.

— Ловкостью рук.

Историк кивнул.

— О большем не проси, ибо мир — этот мир — не даст больше.

— Но где же нам её найти?

— В самых неожиданных местах, — ответил Дукер и тоже встал. Где-то впереди послышались крики, и колонна вновь пришла в движение. — Если сумеешь сдержать и слёзы, и улыбку, найдёшь.

— До встречи, историк.

— Бывай.

Дукер смотрел, как капитан двинулся обратно к своим солдатам, и подумал: всё, что он сказал, всё, что предложил Сну, возможно, одна лишь ложь.

Эта мысль вернулась теперь, несколько часов спустя, когда историк трусил вверх по дороге. Одна из тех случайных, одиноких мыслей, которыми теперь характеризовался выжженный ландшафт его сознания. Вернулась, помедлила мгновение и пропала, сгинула.

Колонна двигалась дальше — под тучами пыли и немногочисленными оставшимися бабочками.

Корболо Дом преследовал малазанцев, целил в раскромсанный хвост колонны, ждал, пока они выйдут на более подходящую территорию, прежде чем начать новую полномасштабную битву. А возможно, даже он немного струсил перед тем, что открывалось в Ватарском лесу.

Среди высоких кедров попадались деревья, которые превратились в камень. Внутри шишковатых, искорёженных стволов виднелись другие предметы, тоже окаменевшие — деревья скрывали подношения, вокруг которых давным-давно выросли. Дукер отлично помнил, когда впервые увидел подобное, — в сердце оазиса к северу от Хиссара. Там он видел бараньи рога, оплетённые извилистыми ветвями, здесь их тоже хватало, но это были не самые тревожные из подношений Ватара.

Т’лан имассы. Никаких сомнений — их мёртвые лица смотрят на нас со всех сторон, черепа и ссохшиеся лица глядят из-под окаменевшей коры, тёмные глазницы взирают нам вслед. Это могильник, но не для людей из плоти и крови, предшественников т’лан имассов, а для самих бессмертных созданий.

Лист грезит о древней войне — и здесь мы видим её итог. Иногда попадались и полуразвалившиеся платформы, каменные решётки выступали среди ветвей, которые прежде их оплетали, укрывая кости, словно пальцы каменной руки.

Когда закончилась война, выжившие пришли сюда, принесли товарищей, слишком разбитых, чтобы служить дальше, и сделали этот лес их вечным домом. Души т’лан имассов не могут прийти к Худу, не могут даже сбежать из темницы костей и иссохшей плоти. Таких созданий не хоронят — бесконечная подземная тьма не принесёт им мира. Лучше позволить им смотреть с высоких настилов друг на друга и на редкие караваны смертных, что идут по дороге…

Капрал Лист понимал это слишком ясно, видения открывали ему историю, которой лучше бы сгинуть в веках. Знание раздавило его — как и всех нас подавляет знание, полученное слишком великой ценой. Но я хочу большего!

Начали появляться каирны — груды камней, увенчанные тотемными черепами. «Это не могилы, — сказал Лист. — Это места древних битв, разных кланов, здесь яггуты останавливали своё бегство и отвечали ударом на удар».

День уже угасал, когда колонна достигла последней высоты: широкий смешанный батолит, казалось, стряхнул с себя покров известняка, так что обнажилась порода цвета вина. Плоские безлесные прогалины украшали валуны, расположенные спиралями, эллипсами и коридорами. Кедры сменились соснами, а число окаменевших деревьев уменьшилось.

Дукер и Лист ехали в последней трети колонны, где раненых прикрывала потрёпанная пехота арьергарда. Когда последние повозки и немногочисленный скот преодолели подъём и вышли на ровную землю, солдаты быстро расположились на гряде, взводы рассыпались по удобным позициям и естественным укреплениям, которые позволяли контролировать подходы.

Лист остановил свою повозку и поставил тормоз, затем поднялся на козлах, потянулся и взглянул на Дукера беспокойными глазами.

— Лучшие точки обзора всё равно здесь, — заметил историк.

— Всегда тут были, — сказал капрал. — Если пойдём к голове колонны, найдём первую.

— Первую?

Кровь отлила от лица юноши, значит, его одолело новое видение — мир и время, увиденные нечеловеческими глазами. Миг спустя он задрожал, вытер пот со лба.

— Я покажу.

Они молча пошли вдоль притихшей колонны. Люди начали разбивать лагерь, но движения их казались деревянными, солдаты и беженцы двигались, будто машины. Никто даже не пытался ставить палатки — все просто бросали одеяла на землю. Дети сидели неподвижно и смотрели на взрослых глазами стариков и старух.