Врата огня

– Это и правда так? – спросила госпожа Арета.– По твоему чистосердечному суждению, теперь, когда ты получил возможность изучить наш город, как все лучшее, так и все худшее в нем?

– Это так, госпожа.

К моему удивлению, эти мои слова как будто бы глубоко ее тронули. Она отвела глаза и несколько раз моргнула. Ее голос, когда она снова заговорила, слегка дрожал от на­хлынувших чувств.

– То, что ты слышал о спартиате Идотихиде,– правда. Он был отцом твоего друга Петуха. И не только. Он был моим братом.

Она заметила мое удивление.

– Ты не знал этого?

– Не знал, госпожа.

Она совладала со своим чувством, как я теперь понял, с печалью, которая угрожала вывести ее из равновесия.

– Теперь ты видишь,– сказала госпожа Арета, принужденно улыбаясь,– что этот юноша Петух – в некотором роде мне племянник. А я – его тетя.

Я отпил еще вина. Госпожа улыбнулась.

– Можно мне спросить, почему семья госпожи не взяла Петуха на воспитание, чтобы в будущем сделать его мофаксом?

Так в Лакедемоне называется особая категория людей, «сводные братья», доступная в основном для незаконнорожденных сыновей спартиатов. Мофаксы, несмотря на свое низкое рождение, могли получать воспитание и образование в агоге. Они могли упражняться вместе с сыновьями Рав­ных. Могли даже, если проявят достаточно достоинств и мужества в бою, стать гражданами.

– Я не раз предлагала это твоему другу Петуху,– от­ветила госпожа. – Он категорически отказывался. Заметив на моем лице недоверие, она добавила:

– Почтительно. Очень почтительно и вежливо. Но решительно и непреклонно.

Госпожа Арета на мгновение задумалась.

– Существует причудливость ума, которая встречается у рабов, особенно у тех, кто происходит из покоренных на­родов, таких, как этот мальчишка Петух: ведь его мать – мессенийка. Самолюбивые мессенийцы часто подчеркива­ют свой низкий род – возможно, из злобы или чтобы не показалось, будто бы они заискивают перед высшими, стре­мясь слиться с ними.

Петух действительно считал себя мессенийцем и яростно это отстаивал.

– Я говорю тебе, дружок, ради тебя же самого, как и ради моего племянника: криптея знает. Они следят за ним с пятилетнего возраста. И за тобой – тоже. Ты хорошо говоришь, обладаешь мужеством и находчивостью. Все это не осталось незамеченным. И скажу тебе кое-что еще. В криптее есть человек, не совсем тебе незнакомый. Это начальник Всадников Полиник. Он без колебания перережет горло предателю-илоту, и я думаю, что твой друг Петух не убежит от олимпийского победителя.

Теперь уже всех девочек сморил сон. Стены дома охватила тревожная тишина.

– Грядет война с персом,– сказала госпожа. Городу дорог каждый воин. Греции дорог каждый воин. Но так­же важно, и все согласны с этим, что грядущая война станет величайшей в истории и она предоставит великолепную арену для достижения величия. Поле, где мужчина своими поступками сможет проявить благородство, которого был лишен по рождению.

Глаза госпожи встретились с моими и больше от них не отрывались.

– Я хочу, чтобы этот мальчишка Петух был жив, когда начнется война. Я хочу, чтобы ты защитил его: Если твои уши выявят малейший намек на опасность, тишайший слушок, ты должен немедленно явиться ко мне. Ты сделаешь это?

Я пообещал сделать все, что смогу.

– Поклянись..

Я поклялся всеми богами.

Это казалось нелепо. Как мог я противостоять криптее или и какой-либо другой силе, стремящейся,убить Петуха? И все же мое мальчишеское обещание каким-то образом успокоило госпожу. Она долго рассматривала мое лицо.

– Скажи мне, Ксео, – тихо проговорила госпожа Арета,– ты когда-нибудь просишь… ты когда-нибудь просил что-нибудь только для себя?

Я ответил, что не понимаю вопроса госпожи.

– Я велю тебе сделать одну вещь. Ты сделаешь?

Я поклялся, что сделаю.

– Я велю тебе однажды сделать что-то только для себя самого, а не служить кому-то. Ты поймешь, когда настанет такой момент. Обещай мне. Обещай вслух.

– Обещаю, госпожа.

Она встала со спящим ребенком на руках, подошла к колыбели между кроватями других девочек, положила ма­лышку и накрыла мягкими пеленками. Это был знак для меня, что пора уходить. Когда госпожа встала, я уже стоял, как велели правила почтительности.

– Могу я задать один вопрос, прежде чем уйду, госпо­жа?

Ее глаза блеснули, дразня:

– Дай мне угадать. Твой вопрос о какой-то девушке`? – Нет, госпожа.

Я уже пожалел о своем порыве. Мой вопрос был невоз­можным, абсурдным. Ни один смертный не мог на него ответить.

Однако это вызвало у госпожи любопытство, и она веле­ла продолжать.

– Вопрос о друге,– сказал я.– Я не могу ответить на него сам, я слишком молод и слишком мало знаю мир. Возможно, ты, госпожа, с твоей мудростью, сможешь отве­тить. Но обещай не смеяться и не обижаться.

Она согласилась.

– И не передавать его никому, даже твоему мужу.

Она пообещала.

Я набрал в грудь воздуха и ринулся вперед.

– Этот друг… Он верит, что однажды в детстве, когда он был один, на грани смерти, с ним разговаривал Бог. Я медленно поднял голову, выискивая какой-либо признак презрения или негодования. К моему облегчению, госпожа не выразила ни того, ни другого.

– Этот юноша… мой друг… он хочет знать, возможно ли такое. Мог… могло ли божество снизойти до разговора с мальчиком без города и без положения, с ребенком без гроша за душой, не имевшим никакого дара, который он мог бы принести в жертву, и даже не знавшим слов молитвы? Или мой друг плодил фантомы, выдумывал пустые видения от собственного одиночества и отчаяния?

Госпожа спросила, кто именно из богов говорил с моим другом.

– Бог-лучник. Стреловержец Аполлон.

Я съежился. Конечно, госпожа с презрением посмеется над таким дерзким предположением. Мне не следовало и разевать свой поганый рот.

Но она не посмеялась над моим вопросом и как будто бы не сочла его нечестивым.

– Ты и сам вроде бы лучник, насколько я понимаю, и весьма искусный для своих лет. У тебя забрали лук, верно? Его отобрали, когда ты только появился в Лакедемоне? Госпожа заявила, что, несомненно, сама Тихе – богиня удачи – привела меня к ее очагу в эту ночь, поскольку зем­ные богини изобилуют здесь, они совсем рядом. Она чувствует их близость. Мужчины живут своим умом, сказала госпожа, а женщины – своей кровью, которая приливает и убывает, как фазы луны.