Врата жизни

– Расскажи, – пошептала она ласково, – расскажи мне, дорогое дитя, что терзает тебя? Когда называешь свои горести по именам, делаешь первый шаг к обретению мира и утешения.

– О, я так несчастна, так несчастна! – простонала Стивен в отчаянии.

Хозяйка хорошо знала, как важно порой молчать и слушать, не торопить собеседника, а потому ждала, пока Стивен переведет дыхание, отведет ладони от пылающего лица, наберется сил, чтобы заговорить. Каково бы ни было горе, затаившееся в душе, рано или поздно оно обретает голос. Девушка дрожала, словно в лихорадке, в потом прошептала, не раскрывая лица, низко склонив голову:

– Я погубила человека!

Серебряная леди была потрясена до глубины души. Эта прелестная, красивая и нежная девушка никак не казалась ей убийцей! Неожиданное признание, вырвавшееся с такой болью и мукой, напоминало взрыв мрака посреди сияющего летнего полдня. Дама всплеснула руками и ахнула, так что Стивен не могла не взглянуть на нее. И только в это мгновение девушке пришло в голову, как странно прозвучали ее слова и какие образы могли вызвать. Встряхнув головой и желая как можно скорее успокоить Серебряную леди, она торопливо пояснила:

– Ах, нет! Не бойтесь! Я никого не убивала. Я говорю не о ранах, нанесенных телу, не о том, что считают преступлением закон и общество. Но душевные страдания могут быть не менее пагубны, они забирают нашу жизнь, лишают ее вкуса и смысла. Если бы я ударила его ножом, он бы испытал не больше боли, чем принесли мои слова. Он так благороден, так полон доверия и любви! Он самый храбрый, самый лучший человек на свете! – ее голос сорвался, тело сотрясли сдавленные рыдания.

Сестра Рут покачала головой, сердце ее стало биться ровнее. Теперь она понимала, что происходит с ее новой знакомой. Любая женщина способна понять томление сердца и всю бездну отчаяния, в которое оно готово обрушиться, когда надежды разбиты, а чувства ранены. Она нежно погладила девушку по голове, давая ей выплакаться, а потом произнесла очень мягко:

– Тебе надо все рассказать, поговори со мной, дитя! Мы здесь одни, только ты и я. Только Господь может услышать нас. Вокруг только шелест моря и просторы земли. Если ты доверяешь мне, расскажи, что случилось, не держи это в себе.

Сгущались сумерки, удлинялись и обретали плотность тени, закатный свет еще играл на поверхности волн. Тишина и покой царили в этом уголке мира. И Стивен, постепенно обретая голос и силы, заговорила – и рассказала всю историю своего позора, своих заблуждений и опрометчивых поступков. Все, как оно было, без изъятий.

Наконец, когда ее повествование подошло к концу, она вздохнула и почувствовала, как тяжкий груз, давивший ей на сердце, становится легче. Более опытная и взрослая женщина слушала ее спокойно и внимательно, не перебивая и не осуждая. Она обнимала Стивен за плечи, и на глазах ее выступали слезы сочувствия.

– Поплачь, милая. Не сдерживай чувства, – проговорила она. – Это пойдет тебе на пользу.

И Стивен снова заплакала, как маленький ребенок, вкладывая в эти слезы всю боль, всю тоску, все свое одиночество.

– Благослови Господь эти слезы, – сказала Серебряная леди. – Все хорошо, милая, за все надо благодарить Бога.

Стивен с удивлением посмотрела на нее.

– О нет, вы не понимаете! Вы даже не представляете, что все это для меня значит! Я не плакала с тех пор, как он ушел тогда из рощи, после моих слов. Слезы…

И вдруг она почувствовала, что слова Серебряной леди все же попа ли в самую точку. Душа ее очистилась этими слезами, они уносили все темное и страшное, все бремя страданий. Перед ней открывалась новая жизнь, совсем иная. Теперь она могла принять эту жизнь, со всеми переменами, потерями и приобретениями. Она готова была принять и ту ответственность, что ложилась на ее плечи, ответственность за других людей, за благополучие всего, что было вверено ее попечению. Она хотела жить, действовать во благо, ощутить аромат, вкус и весомость бытия.

Собственные горести казались ей теперь слишком эгоистичными и пустыми. Множество людей жило вокруг, и среди них были ее друзья, давние и, вероятно, будущие, еще неизвестные ей самой. Она могла любить – друзей, жизнь. Появятся и поклонники. Одних будет привлекать ее состояние и титул, и таких будет наверняка немало. Но найдутся и те, кто оценит ее саму – с ее молодостью, приятной наружностью, с внутренней силой. Конечно, ей следует быть разумной и деятельной, научиться взвешивать свои слова и поступки, сдерживать чувства. Но это вовсе не означает, что о чувствах надо забыть! Настоящее есть! Где-то здесь, в большом мире вокруг, есть и дружба, и любовь, и доверие. Есть радость жизни и справедливость по отношению к другим и к самим себе.

Два года печали и отчаяния лежали позади, а перед ней открывался новый, чудесный мир, и на смену молчанию и мраку шла новая заря, сияние которой Стивен чувствовала теперь так остро, с таким волнением.

Глава XXX. Уроки уединения

На Северо-Западе тоже миновало два года. Время там летело быстрее из-за того, что жизнь была невероятно напряженной и трудной. Гарольд предпочитал одиночество и целиком отдавался труду. Он работал от рассвета до заката и старался избегать дальних планов и размышлений о своем положении. Среди дикой природы, в суровых условиях Северной Аляски, труд не был простым и автоматическим занятием. Любой обитатель этих краев сталкивался с повседневной опасностью, в таком месте необходимо быть настороже и сохранять ясность ума и чувств. Не так-то много остается времени и сил для раздумий.

Сначала, когда условия проживания на Аляске и особенности работы были для него непривычными, Гарольд совершал много нелепых поступков и подвергался ненужному риску. Однако он постепенно набирался опыта. Здесь у него было много возможностей для уединения, а также для максимального напряжения души и тела, что казалось ему превосходным лечением. Его решимость и твердость духа лишь укреплялись в борьбе с препятствиями.

Постепенно сила привычки взяла верх, и он уже не чувствовал повышенного напряжения, а старая боль скользила за ним тенью, почти не причиняя реальных страданий. Он мог вспоминать о былых событиях, не испытывая ни гнева, ни страха. Он приобрел естественную мудрость простой жизни, свойственную жителям Америки. Он и сам замечал происходящие с ним перемены. Отчасти это вызывало чувство вины за то, что память отпускает его, отчасти облегчение, но главное – он мало-помалу приходил к выводу, что произошедшее не было результатом его собственной ошибки, пусть и ненамеренной. Ему недостаточно было труда и терпения, чтобы подавить все мысли о прошлом, но он был теперь в состоянии отвлечься на повседневные дела. Он заботился об успехе в делах, о поощрении тех, с кем сотрудничал, и их выгоде, он совершал шаги, которые предпринимал бы на его месте любой человек с надеждами, честолюбием и желанием разбогатеть.

Мысли Гарольда то и дело возвращались к Стивен, и он все чаще думал, что несет ответственность за нее. Он вспоминал прощальные слова ее отца, он просил защищать ее, относиться к ней, как к сестре. Эти воспоминания оставляли горький осадок. Покойный мистер Норманн предполагал, что их отношения со Стивен могут обрести иной характер, он даже хотел этого, доверял Гарольду безгранично. А что же он? Разве он не обманул это доверие? В такие минуты ему хотелось застонать, стереть прошлое, а потом возвращался страх.

На первых порах главным для Гарольда было чувство ответственности, обязательства перед Стивен, но постепенно он стал все чаще припоминать желание мистера Норманна соединить его со Стивен. Мысль об этом становилась все более настойчивой, она вкрадывалась между другими мыслями и воспоминаниями, вселяла надежду, тревожила. Ощущение, что он пренебрегает своим долгом, было почти невыносимым. Как-то раз, заболев, он вынужден был пару недель лежать в индейском вигваме, и все эти томительные образы и чувства преследовали его целыми днями, так что, едва оправившись и выбравшись на солнце, он был почти готов бросить все и поспешить назад, в Англию.