Время бусово

— А ты, как старая квочка, мать, раскудахталась, — миролюбиво и с долей виноватой нотки огрызнулся Бродич, беря коня сына под уздцы, чтобы отвести к коновязи и привязать. — Даже спросить нельзя что ли отцу родному? Надолго к нам? — обратился вновь к сыну.

Не прислушиваясь к перепалке родителей, Ярун молодецки соско-чил с коня, доверив его отцу. Был он в обыденной одежде, но все равно выглядел этаким молодцом.

— Не надолго, на чуток. Заскочил вот повидать перед дальней доро-гой. Завтра на зорьке в поход отправляемся.

— Какой поход? — насторожился Бродич. — Ни сном, ни духом о та-ком не слышно. Ни вече не собирали, ни клича воям не объявляли.

Застыла с немым вопросом и Купава, горестно скрестив руки на груди. Мужа была привычна провожать в походы и сражения, а вот о проводах сына услышала и обомлела.

— Поход обыкновенный, — принялся успокаивать родителей Ярун. — Воинский. Князь Севко поручил мне сотню воев до Кияра Антского довести. А его о том будто бы князь Русколани Бус Белояр просил.

— Это сын-то Дажина? — спросил Бродич, привязав коня сына.

— Он самый.

— А где же старый князь? Дажин?

— Чего не ведаю, того не ведаю.

— Мужики, хватит вам на базу языками чесать, — словно спохвати-лась Купава, — идите-ка в избу. Там и погуторите. Я сейчас младшень-кого позову — пусть брательника повидает перед походом — кто знает, когда увидеться вновь доведется: поход — не детская забава, — да стол накрою.

Сказала и побежала чуть грузновато, но, по-прежнему сноровисто за угол дома, туда, где находилась половина Родима.

Родительский дом почти ничем не изменился. В сенях по-прежнему было темно и пахло сеном и домашней скотиной, гнилой со-ломой и скотской мочой. Стены избы все так же чернели сажей. Так же вдоль них шли деревянные скамьи-полати для хозяев и для гостей, пе-регороженные между собой полотняными занавесками — полохом. В красном углу на почерневшем от копоти и времени деревянном постав-це все так же сутулились статуэтки любимых и почитаемых божков: четырехликого Световида, толстозадой и грудастой Макоши, добро-душного трехликого Велеса, страшноватого Перуна.

— Так что за поход-то? — вновь спросил Бродич, поджигая от коп-тящей плошки один из факелов, используемых для пущего освещения избы, а сын в это время усаживался возле стола на лавке. — Поясни-ка поточнее, пока бабы не наскочили да своими языками серьезный разго-вор не перебили.

Бродич за нарочной грубоватостью старался не показывать сыну свое переживание за предстоящий поход. Как старый и опытный воин он знал, что простых походов не бывает, тем более, когда поход этот решен так быстро и так скоропалительно.

Полумрак от коптящего факела, изготовленного из бересты березы, потрескивающего и брызгающего во все стороны искрами, не очень-то располагал к застольным беседам. Но время поджимало.

— Поход, — нахмурил брови Ярун, сделав это точь в точь, как делал его отец Бродич в молодости, что ни раз про себя отмечала Купава, лю-буясь сыном в редкие минуты совместного досуга, — вроде бы не бое-вой… То ли порубежье надо от кого-то некоторое время охранять, то ли какое-то чужое племя через земли русичей сопроводить, чтобы ненаро-ком не нашкодили. Впрочем, то не наша забота. Мы люди военные, что скажут, то исполним…

— И много этих военных людей идет в поход? — поинтересовался как бы мимоходом, вскользь, Бродич, разглаживая и без того опрятно расчесанную окладистую бородку.

— Только моя сотня.

— Вот оно как! — то ли удивился, то ли обрадовался Бродич. — И что же за доверие тебе такое? Или иных сотников в княжеской дружине нет? — Он-то знал, что в дружине курского князя около четырех сотен воев, четверо сотников и воевода, однако спрашивал, словно был не сведущ в том деле. С умыслом.

— Князь Севко считает, что моя сотня наиболее подготовленная. Молодец к молодцу. — Не без гордости пояснил Ярун выбор князя, даже грудь колесом при этом выправил, да так, что холщовая хорошо выбе-ленная и чисто выстиранная Жалейкой рубаха чуть не затрещала по швам.

— Это так, — не стал спорить Бродич, — но есть же воевода…

Воевода в Курске действительно был. Все тот же Хват. Постарев-ший и раздобревший телом. Вече, по-видимому, помня его прежние заслуги, вновь и вновь избирало Хвата воеводой, хотя, если по правде сказать, воевода из него был уже никакой. Он мог только своих челя-динцев в собственном доме пугать, а не воинов уму-разуму воинскому учить и, тем паче, в бой их водить. Одряхлел и огрузнел, на коня и то только с помощью двух слуг или воев может взобраться и, пыхтя, сползти с него. О том, чтобы скакать, не говоря уже о сечи на мечах, — вообще разговору не ведется.

— Воевода есть и много ест, — сбалагурил Ярун, впрочем, без осо-бой язвительности, скорее сожалеючи, — но он годится теперь лишь для того, чтобы сидеть на печи да есть калачи. Был Хват — и вышел. Уката-ли сивку крутые горки. Да сам-то, батя, не ведаешь разве? Не видел что ли?

— И то правда: давно не видел. Все как-то недосуг было… Кроме того, он в крепости, в своем дворце живет, а я в крепость уже редко хо-жу — дома дел хватает: то тын починить, то ворота поправить. Да и пом-нить в мои годы хочется молодое и сильное…

— Но это ты зря, батя. На себя поклеп возводишь. Ты у нас мужчи-на еще хоть куда! Не чета воеводе. Совсем не чета. Ты у нас и с мечом, и с копьем охулки на руку не возьмешь, молодого запаришь, если что…

— И на том, сын, спасибо. Силишка, она еще есть, конечно, но уже на та, какая раньше была… Видно, подходит наша пора на печь взби-раться, на ней до конца жизни скакать вместо борзого коня… Спета песнь молодецкая…

Помолчали.

— …Так, значит, воевода совсем на ноги сел, — начал первым после короткого раздумья Бродич, как-то нерешительно, словно прислушива-ясь к каждому произнесенному слову, словно взвешивая его невидимое на ладони и на языке. — И что же дальше?.. Без воеводы нашему граду быть что ли?..

— Не знаю… — отозвался на сетования отца Ярун. Потом добавил как бы нехотя и мимоходом: — Князь Севко намекнул, если в походе удачу не упущу, а как жар-птицу, за хвост поймаю и удержу, то меня на следующее вече он будет прочить в воеводы. Но разговор сей только между нами, отец… Без огласки…

— Тогда понятно… — протянул он. — Удачи тебе, сын! — Вполне серьезно пожелал Бродич, внутренне гордясь за своего первенца.

В сенцах послышались шаги, и вскоре в избу ввалился Родим, да не один, а с супругой, а следом за ними и Купава, прихватившая крынку молока. Оба в повседневной одежде — видно от хозяйских дел оторвала их мать.