Время Героев

Поэтому-то любой посторонний, случайно заглянувший в Кельитас, первым бы делом удивился тому, что буквально любой встретившийся по пути человек мог предложить путнику помощь, ночлег, деньги, еду, оружие, сопровождение и вообще всё, что будет по силам ему предложить. Совершенно бескорыстно и с искренним сочувствием и вовлеченностью. А если помощь была бы не нужна, у заплутавшего бы обязательно спросили, как дела у него самого, у его семьи, близких, какой подарок он бы хотел получить на день рождения, какие книжки любит читать и что обычно кушает на завтрак. Просто так. Из любопытства. После беседы скитальцу бы ещё несколько минут желали всего самого хорошего, доброго, приятного путешествия, здоровья (опять же и ему самому и всем близким!), на всякий случай бы ещё раз рассказали в подробностях, как добраться до нужного места и пригласили бы вдогонку на семейный ужин (как-нибудь, когда получится и в любой день).

Последние века такое поведение было нормой жизни во всём королевстве. Но для всего остального мира, очевидно, казалось слишком диким.

Особенно диким оно казалось Дангер, живущей всю жизнь по принципу «кто сильнее — тот прав».

Когда приставшая к ним двоим старушка наконец закончила диалог, предварительно напихав девушке полную сумку груш, Дангер в полнейшем шоке развернулась к Виллему с немым вопросом о том, что вообще только что произошло. Мужчина пожал плечами, мол, свихнувшаяся бабка просто, не обращай внимания. Когда с абсолютно тем же рвением поговорить и помочь подошла группа подростков, просто так внезапно сбегавшая в ближайший ларёк за картой местности и вручившая эту карту Виллему, уже показалось, что происходит нечто странное. Когда полупьяный и слегка бандитского вида мужик предложил проводить путников и протянул банку мутноватой настойки, сделанной его женой, стало уж совсем непонятно.

— Ты понимаешь, что происходит? — Шепнула Виллему испуганная девушка, опасливо косясь на груши, словно боясь, что они вот-вот взорвутся.

— Нет, — ответил тоже немного озадаченный Виллем, также косясь на несчастные и совершенно обычные груши.

Переглянувшись, оба они моментально и не сговариваясь приняли решение выкинуть фрукты как можно дальше от себя и убежать. Старушка, в это время возвращавшаяся с рынка, удивлённо похлопала глазами, решив, что встретила каких-то сумасшедших.

В это время маленькая, но удивительно рыжая птичка, склонив голову, наблюдала за происходящим. После, вспорхнув, птичка полетела к центру королевства — холодному и безжизненному замку короля.

В последние лет двести правитель предпочитал одиночество. Он лишь изредка поглядывал на жизнь своего народа, но уже многие годы не происходило ничего, что требовало бы его внимания или вмешательства.

Птичка влетела в окно огромной спальни, и, приземлившись на ковёр, вдруг обратилась полноватым лысеющим мужичком с кожей какого-то немного фиолетового оттенка, облачённый в тяжёлую, необъятную мантию из грубой ткани. Колдун почтительно пал на одно колено перед своим государем, что-то писавшим за своим массивным столом.

— Ваше Высочество, — глубоким бархатным голосом обратился колдун к Ричарду, — прошу прощения за беспокойство. Вы приказали докладывать незамедлительно, если произойдёт нечто необычное.

— Я слушаю.

— На территории Вашего королевства посторонние. Двое человек в сопровождении оживших мертвецов.

Король помолчал несколько мгновений, задумавшись.

— Опиши мне их.

— Один среднего роста и телосложения, черноволос, бледен, вооружён, как я смог заметить, двумя кинжалами. Со спутницей своей ведёт себя зачастую надменно, дерзко и холодно. По походке и повадкам похож на опытного солдата, по манере общения скорее напоминает несмешного шута. Особых отличительных примет нет, кроме старого медальона в виде сердца на его шее. Вторая — девушка, также черноволосая, загоревшая, со шрамами. Широка в плечах, тоже похожа на воина. Производит впечатление неотёсанной дикарки, не слишком образована и умна. Спутнику также дерзит и хамит, поэтому сложно было определить, кто из них главнее другого.

— Девушку не знаю, — вдруг усмехнулся король, едва колдун окончил доклад, — а старого друга я ждал уже давно.

Слуга склонил голову ещё ниже.

— Прикажете собрать отряд?

— О, нет. Я надеюсь, наши гости доберутся до нас в целости и сохранности. Позови служанок, пусть приберутся в замке.

— Да, милорд.

Колдун, вновь превратившись в рыжую птичку, выпорхнул в то же самое окно. Ричард задумчиво проводил её взглядом. Настало время разрешать старые дела.

***

Чем ближе был замок, тем больше становилось воспоминаний. Мертвецы позади волочились тяжко, с трудом, едва переставляя грузные, вздутые ноги. И топали они сильно. Но отчего-то никто из прохожих не шарахался в стороны. Видимо, здешний люд уже ко всему привычен был. Ну, идёт мертвец. И пусть идёт. Если идёт, значит, надо ему куда-то, верно ведь?

А Дангер с Виллемом не обращали на них и подавно никакого внимания. Лишь изредка подгоняли недовольно, мысленно ругая некромантку на чём свет стоит. Но это так, по-доброму ещё было.

— А про короля расскажешь? — Полюбопытствовала девушка.

Виллем озадаченно задумался.

— А что про него рассказывать? Славный человек. Справедливый. Власть железной рукой держал. Сражался как целая армия. Любили его все. Да и до сих пор, наверное, любят…

— Да нет, — отмахнулась Дангер, — не это. Вы же с ним близко довольно знакомы были, правильно? Не мог же он и с близкими быть суровым правителем? Тоже ведь человек. Расскажи что-нибудь забавное лучше.

Виллем задумался ещё озадаченнее.

— Мы с Ричардом закадычными друзьями не были, в целом, это скорее к Исае вопрос.

— Ну подумай.

— Ладно, — взгляд мужчины метнулся куда-то в сторону, за горизонт, — прибегает как-то к нам служанка. Вся в поту, паникует, кричит, мол, всё, король наш кончается. На последнем издыхании лежит на земле, не движется. Помирает. Мой коллега бросает все дела, хватает сумку свою и несётся галопом к месту происшествия. Я за ним. Во дворе толпа. Шумят, беснуются. Исая расталкивает всех. Потом рассказал, что уже и похоронил мысленно нашего государя. А тот действительно на земле валяется, мордой вниз, и трясётся как-то странно, как в припадке. Как выяснилось потом — руки сломал. Обе при чём, за раз. На вопросы не отвечал, только загадочно улыбался. А трясся потому что ржал, как конь, со своими сломанными руками. А все перепугались, особенно Исая. Потом, когда понял, просто на землю рядом сел и сидел, пока тот не успокоился. Я людей-то разогнал, сказал, тут сейчас сложный медицинский случай, больного тревожить никак нельзя, у него истерика и припадок. А сам думал, что надо было соглашаться идти работать преподавателем, когда приглашали, так нет, куда-то погнала нелёгкая…

Дангер захихикала, представив эту историю.

— А авторитету его это никак не мешало?

— Да какой там. Наоборот, все обрадовались, что ничего плохого не случилось. А так он на людях всегда строгий был, с суровым властным лицом, шуточек никаких себе не позволял. Уважаемый человек. Когда приказы отдавал, все кругом тряслись, солдаты по струнке ходили. Потом ещё бороду отрастил, сказал, так солиднее будет выглядеть.

— Боишься с ним встретиться сейчас?

— Не боюсь, — Виллем глубоко вздохнул, — да и никогда не боялся. Просто… Тяжело это. Да и не знаю, как в глаза ему посмотреть.

— Так расскажешь всё, что мне рассказал. Поймёт, может, и всё хорошо будет!

Мужчина скривился, будто от вида чего-то мерзкого. В его понимании ничего хорошего уже быть не могло.

И с каждым шагом, приближавшим его к ответу за все свои поступки, он словно терял по году проведённой в странствиях жизни, всё глубже погружаясь в собственные воспоминания и понемногу становясь тем, кем был до своего изгнания. Тяжесть лет опадала с плеч. Родные места убаюкивали, успокаивали, внушали доверие. Кельитас встречал его не как злодея и убийцу, за которым тянулся шлейф из смертей и потерь. Нет, он встречал его как своего любимого сына, вернувшегося наконец с чужбины, с долгой, тяжёлой, чужой войны. Как достойного сына своей родины, покорившего всех не искусством убивать, но острым, пытливым умом, гением и любознательностью. Родители пророчили ему великое будущее. Только вот никто не прибавлял, что великое это будущее будет таким тяжёлым и неподъемным. «Гордись мной, мать, — горько подумал Виллем, — по моей вине столько людей пострадало… Хорошо тебе сейчас: ты мертва. А я зачем здесь?»