Время ненавидеть
Шрифт:
То есть проявились – лоток-то… Другого эффекта им и не надо – приходите, Галина Андреевна, гляньте. Нравится? На сегодня достаточно. Завтра продолжим.
Лоточек мой, лоточек! С крыльями… Вот и улетучился. «Совтрансавто», шофер. Не будут же они меня действительно утюжком прижигать, деньги выпытывать. Есть средство попроще. Погрузили, повезли. «Вы помните, где ваше рабочее место?». А я-то, психопатка, из окна прыгаю, сугробы примериваю, крюк делаю, по грязище чапаю…
Теперь придется обратно. Петюня меня бросил на произвол судьбы, я его еще должна дожидаться,
– Галина Андреевна! Куда же вы?! Я ведь просил всего пять минуточек посидеть!
Он мне указывать будет, попрекать!
– Домой! Надоело.
– Я же такси… Я же ловил…
– Поймал? Где твое такси?
– Не останавливаются… – виноватый-виноватый. И бестолковый. Верблюд сутулый!
– Тогда зачем вернулся? – если надо на ком-то злость сорвать, лучше Петюни не найти.
– Вы же здесь…
– Я здесь. А тебя дома ЖЕНА ждет. И на работе – Клавдия Оскаровна, тебе с ней завтра объясняться предстоит.
Ой, Клавка Петюню завтра вздует за самовольную отлучку в разгар смены! Учитывая еще и ее ко мне отношение и всему девичнику известное, кому Петюня что ни день названивает.
– Я провожу!
– Не надо. Не трогай сумку, она легкая. Донесу, справлюсь! – и примиряюще, жалеючи недоумушку, но безвариантно почти командую: – Езжай домой. К жене. Спасибо.
– Я про «мужа» сказал, чтобы не приставали лишний раз, – переминается, угрызается, самоуничтожается. Плечи под ушами. Если это можно плечами назвать.
– Поняла-поняла. Спасибо.
Неуверенно двинулся ко входу в метро.
Ну а я двинулась к переезду. Впереди знакомый путь на своих двоих.
Обернулась и слежу: Петюня у самого входа тюльпаны торгует у прибалтов. Те шеренгой выстроились со своими пластмассовыми аквариумами, со свечками внутри (и от холода берегут, и красиво… правда, у меня ассоциации: «на цепях хрустальный гроб»).
Правильно, Петюня! Жену надо цветами баловать, если провинился, если назвался мужем посторонней женщины – Фрейд не дремлет, Петюня! Пусть умозрительно провинился, но для него все едино – слишком всерьез жизнь воспринимает.
А мои-то розочки сгибли наверняка в квартире, никто им свечечки не поставил.
Прощай, Петюня. Достаточно резину тянули. Тюльпанчики для супруги-лошадищи я тебе не забуду. Не канючь больше по телефону – не подойду. И из прежней жалости не подойду. Отжалела! Кто бы меня пожалел…
– Галина Андреевна! Куда же вы! – он догоняет меня за переездом. Растет, мальчишечка! В руке цветочки для благоверной и, не моргнув, взывает ко мне, КО МНЕ!
– Это же вам! Сегодня же двадцать третье. Тридцать лет. Дата…
Ой, дубинушка! Кто же цифру женщине напоминает! Ума бы тебе побольше! Что ни сделает, все не то и не так.
– Мой день рождения был позавчера! – отбриваю.
– Я… я почему-то считал, что двадцать третьего.
– Позавчера. Все надо делать качественно и в срок, Петюня. Качественно, в срок и с меньшими затратами. Езжай к жене. Порадуй букетиком.
Иду, не оглянусь. Петюня неотвязно следом плетется,
дистанция в десять шагов. Отвяжись! Не оглянусь! Оглядываюсь, остановившись, – тоже останавливается.– Я не могу вас одну оставить. Здесь…
Здесь – то есть во тьме, в глуши, в непогоду (снова посыпалось с неба – дрянь полуфабрикатная, не снег, не дождь). И ни единой души на дороге.
Как хочешь! Передергиваю плечом, вольному воля. Вот и движемся, соблюдая дистанцию. Нагнать он меня не решается. Сейчас выберемся из деревенской, из природной зоны – посажу я тебя, дорогуша, на автобус и попробуй пикни.
Лесопарк миновали, спортбазу миновали, котлован кардиоцентра миновали. Уже церквушка. По склону бы свежезапорошенному не проехаться.
Петюня решился меня нагнать, вместе высматриваем – определяем, где меньше риск сверзиться, топчемся. Он меня под руку страхует несмело. Можно, Петюня, можно. Разрешаю. Лишь бы не сверзиться. А там и автобусная остановка.
– Ну ты, ка-аз-зел в клеточку! – слышу позади.
Вся сжимаюсь. А Петюня получает три резких стука – по хребту, по почкам и, когда приседает от боли, медленно поворачиваясь вокруг оси, досыл в лицо, в переносицу. Все в одно мгновение. Оно, мгновение, длится и длится. Я не только успеваю запечатлеть общую картину, но и тороплю чертово мгновение: заканчивайся, заканчивайся же!
Петюня увлекает меня за собой, мы падаем и катимся к такой-то матери, в тартарары, вниз по склону…
– Вы не ушиблись, Галина Андреевна? Экий у вас кавалер неловкий! – слышу голос с неба. – На ногах не стоит. А еще «черный пояс»!
С неба, не с неба – темная полоса, пропаханная нами с Петюней в снегу, упирается наверху в две фигуры, фигурищи! Уже темнотища чисто январская, но я угадываю и прыщавого, и «Брежнева».
– Вам не больно? – юродствует «Брежнев» (он по телефону говорил, он!). – А нам мучительно больно!.. За бесцельно прожитые годы. Вами… К вам спуститься? Подсобить?
И они оба демонстрируют готовность спуститься. Подсобить!
– Люди! Товарищи! Помогите! Убивают! – допускаю я стыдное безобразие, которое планировала на «Удельной». Какое тут планирование! Тут така-ая жуть с ружьем! Сверх плана белугой взревешь!
«Люди-товарищи» в сотне метров всего, на остановке! Восьмой час только, время детское – «людей- товарищей» дюжины две стоит. И никто! Ни один! Только глазеют: чего там? дерутся вроде? Коломяги, свой уклад, свои разборки! не вмешивайся, Борис (Костя, Сема, Шура)! И не вмешиваются.
– Не переживайте вы, Галина Андреевна! – слышу сверху. – Мы не нужны, мы уйдем… Только нервы, нервы берегите! Они вам очень и очень понадобятся. Мы завтра вас найдем, и нервы ваши будут как нельзя кстати.
Я безнадежно смотрю на далекую-близкую остановку. Потом поднимаю глаза наверх, туда где ОНИ.
ИХ уже нет.
Петюня пускает носом розовые пузыри, весь в кровище и в отключке, беззвучен и недвижим. Ой, недвижимость ты моя неподъемная! И тюльпаны вокруг разбросались. Ассоциации – кошмар! Мамочки- мамочки-мамочки! Как там медсестры бойцов с поля вытаскивали?..