Время ненавидеть

Хоть бы встать – и то задачка! Гребнев извозюкался целиком и полностью, пока поднимался. Оскальзываясь и громко говоря слова. Поднялся, застыл. Огляделся – может, инерцией костыли забросило? Нет… Какая же зараза, все-таки, его толкнула?! Пусто. А двигаться надо. Как?! На одной здоровой ноге, без опоры, по грязюке?! Ползком?! Абсурд! А что делать? Помог бы кто! Кто поможет, даже если и наткнется на Гребнева – стоит посреди дороги какой-то непонятный. «Баушка, возьми на ручки!».

Так и стоял. Здоровая нога запросила отдыха. Опять в месиво опускаться?! Ну, хоть кто-нибудь!..

Кто-нибудь зачвакал уверенной походкой, приближаясь, насвистывая. Ур-ра! Мужик! «Баушка» не станет насвистывать! И шаги у «баушки» не столь твердые. Ур-ра!

Прохожий вывернул из-за угла навстречу. Еще раз: ур-ра! Сэм! Рельефномышечный Сэм! То, что надо! Сэм-м-м!..

***

Сэм допер Гребнева на закорках до самых дверей. Обменялись информацией: «Какая-то зараза толкнула!» – «А я как раз иду в «Стимул» – покопаться вечерком в макулатуре, чтобы никто не мешал. Там тако-ое попадается, Павел Михайлович! Вы не представляете!.. Да, иду вот и вижу…» – «Главное, костыли-то заразе на кой?!».

Сэм сгрузил Гребнева у порога и, пока тот ковырялся ключом в замке, все приговаривал: «А я как раз иду…».

Да что за напасть такая! Ключ упрямится, заедает! Что за денек выдался?! Или это Валентина пришла? Сидит внутри, ждет. И замок – на «собачку». Услышала посторонний голос и – на «собачку».

– А я как раз иду в свой «Стимул»… В «Стимул» свой как раз иду и… Павел Михайлович, дайте-ка я попробую. Вдруг у меня получится.

Спасибо. Не надо. Гребнев сказал, не надо! Спасибо, сказал!.. Совсем не ловит Сэм никаких флюидов! А вот, поймал:

– Как хотите. А то – помочь переодеться? И помыться вам надо. У вас грязь сзади. И… спереди. И по бокам. Вы пока лежали там, весь испачкались. А я как раз иду…

Нет, не надо. Благодарствую. Сам!

По-хамски получилось, правда. Сэм Гребнева на собственном горбу вынес, а Гребнев ему так… Тогда Гребнев в качестве извинения гнусновато подмигнул, кивая на дверь: понимаешь или нет, дундук!

Сэм понял, подмигнул в ответ:

– Ну, вы даете!.. Ну, я пошел?.. А завтра точно принесу. Я уже почти все переписал. Ну, про секцию афористки… Ну, пошел я?

Сэм пошел. Гребнев надавил кнопку – открывай, открывай! Дверь молчала. Он еще посражался с замком, победил наконец! Щелкнуло, повернулось. Ну, Валентина-а!

А ее тут не было. То есть она была, но ушла. Гребнев точно помнил: бумаги на секретере лежали не так, когда он уходил. Вообще, все было немножко не так, когда он уходил. Папки – стопкой: другая папка сверху была, когда он уходил. И записная книжка была открыта, когда он уходил. А теперь закрыта. Зачем Валентине понадобилось в бумагах шуровать?.. И что, не могла уж досидеть, дождаться, если пришла? Ну, Валентина! Ну, артистка!

Телефон заверещал.

– Да-а?

– Ал-ле! Ну, как ты там? – она!

– Да так себе!

– Я представляю!

Она представляет! Плохо она себе представляет: обваляный в глине, мокрый, дроглый.

– Ты где так долго шляешься? Бедную девушку волноваться заставляешь!

– Да гулял тут. На свидание. К одной туристке.

– Ой, кому ты нужен! На костылях!

– А нету костылей!

– Уже загнал?!

– Нет. М-м… Потерял.

Они облегченно приняли игриво-дурашливый тон: забудем утрешнее, мало ли… Но в гребневском «потерял» прозвучала интонационная истина. И Валентина сказала:

– Я серьезно!

– И я серьезно… Что молчишь? Я серьезно! Вот стою – обвалянный в глине, мокрый, дроглый. И костыли потерял. Я серьезно! Дождалась бы, сама увидела.

– Где?

– Что – где?

– Где дождалась?

– У меня! У… нас.

– Когда?

– С-сегодня. После своего же звонка.

– Какого звонка?

– Да твоего же!

– Знаешь, Гребнев! Ты бы разобрался со всеми своими бабами! Запутаешься! – и поэтапно после каждой телефонной реплики Валентина уходила от дурашливой игривости в наждачную раздражительность.

– Погоди! Ты мне сегодня звонила?

– Я тебе пять раз сегодня звонила! Но ты либо шлялся где-то, либо занят был сильно… с кем-то! Так занят, что сил не было трубку поднять!

– Погоди! Ты была сегодня?

– Где?

– У… нас.

– У вас я сегодня не была! – холодный тон, стальной. Таким тоном запросто зарезать можно.

– Я серьезно!

– Да уж какие тут могут быть шутки! Когда в бабах запутаешься, так не до шуток!

И ведь при всей нелепости обвинений она в них верила. Сейчас, в данный момент, – верила. Несла в трубку белиберду оскорбленным тоном и верила. Кто из них, вообще-то, имеет больше оснований для обиженности?! Кто из них, вообще-то, замужем?! Кто из них, вообще-то, «запутался» и телефоном регулярно ошибается?!

– Ва-лен-ти-на!!! – проорал Гребнев.

– Вот умница! Не перепутал на этот раз! – зарезала его Валентина тоном. И брякнула трубку.

Ничего себе, логика! Образцовая женская логика! А еще юрист. Ведь насмотрелась, наслушалась за свою юридическую практику такого всякого – и опыта пора набраться, и приложить этот опыт к реальным ситуациям, с ней возникающим! Так ведь нет! Опыт у нее умозрительный, чужой. Насмотрелась, да. Наслышалась, да. Но сама не влипала. Знает, как надо и как непременно будет. Знает, как не надо и как никогда не будет. Из своей богатой юридической практики. Балда! Подменяя реально происходящее с ней реально происшедшим с теми, кто нарабатывал ей юридическую практику. «Я так и знала!». Все она знает, балда!

Еще и она же обижается! Ничего, обида – это чувство, которое предполагает дальнейшее развитие отношений. При всех заскоках образцовой женской логики юрисконсульта.

Гребнев, хватаясь за стенки, перебрался к секретеру, набросился на папки. У него, в отличие от некоторых, мужская логика. Кто-то был здесь! Папки – не так. Записная книжка – не так. Бумаги – не так. И ключ! Ключ не сразу провернулся. Кто-то был здесь, пока он в поликлинике получал свою порцию УВЧ. Зачем? Что искали? Мужская логика – это логика. Расписку! Вот именно!