Время смерти

Покрутив ручку аппарата, Мишич вызвал Верховное командование. Без согласия Путника нельзя выводить армию на Сувоборский гребень. А если Путник не согласится с отступлением Первой армии? Если возразит, что оно чревато угрозой флангам Ужицкой группы и Третьей армии и подставляет под серьезный удар Вторую армию, подрывает систему обороны Белграда… Он знал все эти обоснования, эти убедительные, любому капралу очевидные факты, но он должен спасти Первую армию, и это сейчас важнее всех неблагоприятных обстоятельств. Он ждал, пока Путник подойдет к телефону, еще раз обдумывал систему доказательств. Согнув руку, отложил трубку ведь у него нет ни одной причины, ни единого факта, о котором не знал бы Путник! Путник скажет ему то же самое, что он сам только что говорил Милошу Васичу И Путник будет так же прав, как был прав он сам. Если Путник не прав, то не прав и он по отношению к Милошу Васичу. А если прав Милош Васич?.. Кто-то наигрывал на дудочке в темноте за окном. Кому вздумалось сейчас играть? Где он слышал эту песенку, эту дудку? На мосту через Рибницу! Драгутин? Драгутин играет для него, примостившись где-то во дворе. Он как раз возился у печки, когда доложили, что пал Бачинац.

— Говорит Мишич! — Голос дрожал. — Добрый вечер, господин воевода.

Путник кашлял, слышно его было плохо.

— Что хорошего скажете?

— Ничего хорошего за эти дни на моих позициях не произошло.

— Говорите, говорите.

— Я потерял Медник, Орловачу, Бачинац. И сегодня ночью противник активизируется. Концентрируются три корпуса. Особенно против левого крыла моей армии.

— И вы решили…

Путник вдруг перестал кашлять, голос его стал чистым, металлическим, словно шел по сердцевине кабеля. Это поколебало Мишича, он задумался. И молчал. Опять слышалась дудочка Драгутина. В трубке прозвенело:

— Я спрашиваю, Мишич, что вы решили?

— Я решил оттянуть центр и левый фланг на Сувоборский гребень. Занять линию Сувобор — Раяц — Проструга. Собрать войска, дать им отдохнуть ночь. Чтобы хоть одну ночь армия спала.

Путник снова закашлялся. Мишич ждал, пока его голос прорвется сквозь шум земли, рек, лесов. Это значит — отказаться от Малена, он возразит.

— Говорите, Мишич.

— Мален — открытая рана, господин воевода. Крайне необходимо получить одну дивизию. Позиции армии растянуты и не всюду прикрыты. Фронт тянется через три горных гряды.

— Да, Мален. — Путник умолк. Надсадный кашель опять гремел над долиной. — Я вас вызову через пятнадцать минут…

— Господин воевода, времени нет, надо срочно передать распоряжения в дивизии…

Перекликались телефонисты. Мишич опустил трубку на рычаг аппарата. За спиной у него чихал начальник штаба.

— Господин генерал, противник использует туман, желая застать нас врасплох. Это погибельно для армии, боевой дух которой поколеблен.

— Любой армии неприятно, когда ее застигают врасплох. Я не вижу причин, почему нам тяжелее, чем другим.

— Сообщают, что сегодня солдаты особенно паникуют. Количество дезертиров с полудня резко возросло. Я считаю, необходимо ввести полевые суды. Вечером Верховное командование интересовалось, как у нас действуют полевые суды.

— Пока я командую сербской армией и пока эта армия защищает порог своего дома и свой очаг, полевых судов в ней не будет. Идите, я вызову вас через двадцать минут.

Полковник Хаджич сделал несколько шагов назад и, не поворачиваясь, вышел из комнаты. В темноте Драгутин наигрывал коло. Вестовой подбадривал командующего. Мишича охватил озноб. Если б такие дудки слышались во всех окопах, если бы вот такие Драгутины играли в ротах, ему бы сегодня не потребовалось писать приказ об отходе на Сувобор. И до тех пор, пока в ротах не будет слышно музыки и песен, пока не начнут танцевать коло, пока не пойдут в ход соленые солдатские шуточки, пока парни не станут ругать Франца Иосифа и неприятеля, а не Пашича, до Тех пор не может быть речи о наступлении. Сейчас нужно не позиции и окопы укреплять, но душу солдатскую. Нужно поднять дух солдата. Это — главная стратегическая задача. Завтра он стал бы иначе преподавать стратегию и растолковывать слушателям причины военных побед и поражений. Завтра?

Зазвонил телефон. Васич или Путник? Ему не хотелось сразу поднимать трубку. Позволить армии отдохнуть всего одну ночь. Сварить всего лишь один горячий обед. Чтобы хоть один день обошелся без жертв. Совсем немного тишины дать солдатам.

Он поднял трубку, кашель и ветер ворвались в комнату.

— Да, это я, господин воевода.

— Действуйте как задумали. И во что бы то ни стало сохраните Мален. Я пошлю вам Дринскую дивизию в подкрепление. До свиданья, Мишич.

— И снаряды! И снаряды, молю вас господом богом! В моей армии всего пять горных пушек, вы знаете!

Телефон хрипел, и где-то на том конце света перекликались телефонисты. Он долго не мог отнять трубку от уха. Васич прав. Путник прав, и он прав. А если Оскар Потиорек знает, что мы не правы? Если он видит, что мы ошиблись? Сегодня ночью никто этого не узнает.

Он написал приказ дивизиям на рассвете оставить занимаемые позиции и отойти на Сувоборский гребень. И едва поставил под ним свою подпись и, коротко объяснив, вручил начальнику штаба для дальнейшей разработки и рассылки, как его охватил ужас: заняв Сувоборский гребень, он не только сокращал протяженность фронта армии, но перегруппировывал ее таким образом, что возникали три изолированные, весьма слабо связанные между собою группы войск, лишенные возможности всякого взаимодействия и использования полевой артиллерии, если паче чаяния удастся получить снаряды. А Мален останется совсем незащищенным, открытым любому удару. Дудки Драгутина Мишич больше не слышал.

Он встал, подошел к окну и, взявшись за деревянную раму, загляделся на огонек чьей-то цигарки во тьме. Голову сжимал обруч, желудок обжигало пламя боли, он не мог уже трезво мыслить. Отошел от окна и медленно, устало зашагал по комнате. До рассвета не нужно думать об отступлении. Он ворошил угли в печурке и наслаждался ароматом свежего букового дерева. Запаху цветов и трав он предпочитал запах мезги и сока здорового дерева: у каждого дерева свой запах, и в разную пору года этот запах особый. Запах силы, которая ничего не разрушает и не приносит зла. Силы, которая рождает лист, цвет и плод. Чудо и совершенство. Из земных глубин по невидимым каналам, вызванное к жизни солнцем, оно поднимается кверху, становится растением. Из невидимого. Все из невидимого. Но создатель в камне зрит цветок, в навозе — плод, в почке — лист. Создатель. Нет, сегодня ночью он больше не станет вызывать командиров. Они не должны чувствовать его у себя на шее. Он помешивал угли, смотрел в жар и пламя. И не находил успокоения. Вспомнил о профессоре Зарин. Пусть болтает о чем угодно, ведь это единственный человек в штабе, у которого всегда на лице улыбка, а на губах — доброе слово. Открыв дверь, приказал пригласить профессора Зарию.

Тот пришел быстро, без улыбки, с напряженным выражением лица. Тоже лишился веры, подумал Мишич.

— О чем вы сегодня ночью думаете, профессор? — Он встретил его стоя. — Садитесь и берите яблоко.

— О величайшей несправедливости новейшей истории, господин генерал. О несправедливости союзников по отношению к Сербии. Это неслыханно! Под Валевом мы ради французов гибли за их Париж, на Колубаре мы для англичан защищали Дарданеллы, на Миловаце истекали кровью, помогая русским в боях за Украину… А на Бачинаце гибнем от рук братьев-хорватов во имя их же свободы… Неслыханно, господин генерал. И Румыния отмалчивается. Пусть падет Белград, но пусть загремит и над Бухарестом! А греки…

— Не нужно сегодня об этом. У вас найдется какая-нибудь книга? Не ожесточайтесь. Дайте мне что-нибудь, что переживет и наших союзников, и наших врагов. И нас самих, которые страдают сегодня в этой тьме, босые, без шинелей. С куском мерзлого хлеба в руках. Что-нибудь вечное.

— У меня есть «Горный венок», господин генерал.

— Неужто и в книге читать о наших мучениях?

— Хотите «Войну и мир»?

— А есть что-нибудь о настоящем народе?

— О народе?.. Есть у меня стихи Виктора Гюго по-французски, «Фауст» Гёте…

— Не надо стихов. Обошел я их в жизни. Дайте мне все-таки кого-нибудь из союзников. Я люблю толстые книги, набранные крупным шрифтом. Смеетесь над моими слабыми познаниями? — Он присел к печке, стал ворошить прогорающие головешки. — Вы забыли о том, что меня незаконно удалили на пенсию после побед над Турцией и Болгарией. Я оказался неудобен для радикалов и Аписа, и меня изгнали из армии… Тогда, чтобы дать какое-то образование детям, я взял заем в банке под вексель, который мне подписал Вукашин Катич… И открыл с компаньонами типографию. Там я подучился, стал различать виды набора, уразумел, что такое шрифт и все прочее. Что поделаешь, профессор. Никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни. Принесите мне, пожалуйста, «Войну и мир».