Время смерти

— Положение Первой армии гораздо хуже, — прервал его тот, — чем вы по своей оптимистической привычке полагаете. Гораздо хуже.

— Завтра оно будет еще хуже, коль скоро соседние армии останутся пассивными. И коль скоро Верховное командование ничего не предпримет.

— Я отдам приказ Третьей и Ужицкой армиям как можно скорее перейти в решительное наступление.

— Кто-то должен нести ответственность за то, что Первая армия доведена до подобного состояния.

— Сейчас неуместно, Мишич, проявлять свойственную вам злобу и унижать достоинство других командиров. Какой смысл сейчас подвергать сомнению сознательность и страдания своих боевых товарищей? Измерять, кто больше мучается?

— Завтра меня атакуют шесть свежих, укомплектованных дивизий. Шесть на три моих! Причем три наполовину выбитые! Без орудий, снарядов, без бинтов и без хлеба.

— Я слышу. Знаю. И сделаю все, что можно. Чего вы еще хотите?

Генерал Мишич швырнул трубку на рычаг: до каких пор у него на шее будет сидеть этот старый кашлюн? Со дня сдачи экзамена на капитанский чин и до ухода на пенсию всегда он над ним — до каких пор?

И вновь перед ним маячит фигура, «элитарный офицер» Путника, его протеже, канцелярских дел мастер.

— Господин генерал, Мален атакован крупными силами. После ожесточенной схватки мы потеряли Елак.

Елак? Чудесную молодую рощицу с родниками? Он встал, надел кепи, застегнулся, бросил в печку недокуренную сигарету.

— Прошу вас, полковник, соберите офицеров, возглавляющих отделы штаба армии. Погодите. Пригласите всех, у кого звание выше поручика.

Упредить Потиорека? Атаковать его прежде, чем он развернет свои корпуса? Ударить по ним во время развертывания?

Полковник Хаджич вернулся, офицеры заполнили комнату.

— Размещайтесь, господа, как сумеете. Я пригласил вас, чтобы выслушать ваше мнение о создавшемся положении. Не о том, каково оно, а о том, как его изменить. Поскольку мы не имеем права принять ни одного неверного решения. Пробил час. Любым своим решением мы вершим свою судьбу.

Он переводил взгляд с одного на другого, смотрел на тесно сбившихся в помещении корчмы, озабоченных, встревоженных офицеров, видел, что кое-кто оставался равнодушным. В войска их, на позиции, в первую очередь. Пусть там отрабатывают свое офицерское жалованье и чин. Начал один из таких:

— Я убежден, господин генерал, что без пополнения выбитых полков свежими людьми мы не сумеем ничего изменить к лучшему.

— А если нет свежего пополнения? Если нам некого больше призывать в армию?

— Тогда мы погибнем. Простите за откровенность.

— Есть у вас, подполковник Джокич, иное предложение?

— Нет, господин генерал.

— Что, если вам передать свои обязанности майору Милосавлевичу, а себя предоставить в распоряжение штаба Дунайской дивизии, полковника Милоша Васича?

— Я готов, господин генерал. 

— Тогда соберите вещи и отправляйтесь, как только мы закончим беседу. Хочу слышать мнения остальных, господа.

— Разрешите, господин генерал? Недостаток артиллерии и снарядов поставил нас в такую отчаянную ситуацию. Нужно предъявить ультиматум правительству!

— Союзникам нужно предъявить, ультиматум! Нельзя более медлить ни одного дня, господин генерал.

— И Верховному командованию ультиматум!

Все выражали свою досаду. Выкрикивали одно и то же и угрожали. Штабу. Командованию, Самое поверхностное чувство. Он смотрел на них снизу, лиц он не видел. Повысил голос:

— Помимо ультиматума, у вас есть предложения?

Все смолкли. И вызывающе смотрели на него, переглядываясь. Они тоже были его противником, он это чувствовал.

— Пусть хотя бы табак пришлют в войска. Десять дней солдаты не получали табака.

— Да, табак, — шептал генерал Мишич. — Еще? Что еще?

— Палатки и обувь. Обувь непременно. Какой там табак!

— Что еще, господа? — шептал он.

— Перевязочные материалы израсходованы. Бинтов больше нет.

— Если б подоспели снаряды, если б мы сумели пополнить боезапас, господин генерал, то не страшны были бы шесть корпусов Потиорека.

— Интендантские соображения, пожалуйста, в конце. Я хочу слышать ваши идеи стратегического и тактического порядка.

— Неужели мы должны вам об этом говорить, господин генерал?

— Должны, Милосавлевич.

Офицеры нерешительно перешептывались.

— Не обессудьте, господин генерал, но я считаю, было бы справедливо и вполне морально доставить на позиции министров и депутатов, пусть они воюют вместе с народом. Наши солдаты будут продолжать сражаться только в том случае, если убедятся, что господа и власти их не переживут.

— Мы отправили на фронт последних новобранцев, почти детей, у нас остались только парламент и правительство. Что-нибудь еще вы можете предложить, Панто?

— Так точно. Я требую, то есть прошу, немедленно отправить меня в войска. На мое место можно назначить раненого или больного офицера. 

— Собирайтесь и отправляйтесь в четвертый полк Моравской дивизии. На должность заместителя командира полка.

— Благодарю, господин генерал.

— Я также, господин генерал, прошу послать меня на позиции. Прошу назначить меня командиром батальона. В штаб я не хочу.

Он смотрел на красавца майора, гладко выбритого, с аккуратно подстриженными усами, которого в бытность свою командиром дивизии дважды наказывал за ресторанные скандалы и историю с женой председателя общины. Вспомнил, как тот без всяких осложнений сдал экзамен на чин майора. Встречный бой. И он благодарно улыбнулся:

— Вы получите батальон, Джулакович. Кто еще желает отправиться в войска, на позиции?

— Я готов, господин генерал.

— Я тоже.

— Если нужно, прошу послать и меня.

— Ступайте, Савич, спасибо вам. Готовьтесь принять полк. А вас, господа, я прошу продолжать свои занятия. Спасибо за рекомендации. Остаться прошу Хаджича и Милосавлевича.

И пока офицеры молча и неторопливо выходили, он думал: «Мне самому принимать все ошибочные решения. Самому. Поражения с подчиненными не делят. С ними делят только удачи».

Полковник Хаджич и майор Милосавлевич стояли у окна, ожидая, пока он начнет разговор.

— Что нам делать с корпусами Потиорека?

— Любой ценой удерживать позиции, занятые сегодня утром, — ответил Хаджич.