Время смерти

Генерал Мишич ждал, что Кайафа возразит Васичу, но тот по-прежнему пристально смотрел в окно, даже чуть повернул голову, словно вслушиваясь в восклицания обозников и скрип телег со снарядами; Крста Смилянич громко хрустел суставами; Люба Милич царапал ногтем стол, глядя в свои колени; Хаджич кашлял, хмурился, ерзал на стуле; начальники отделов штаба армии смотрели на Мишича, испытывая желание заставить замолчать Васича, голос которого, однако, набирал силу:

— Сегодня мы оставили Белград. На всех фронтах противник достигает успеха. Воевода Путник опять требует введения военно-полевых судов и чрезвычайных мер для предотвращения полного развала в войсках. Какие же это, с позволения сказать, общие обстоятельства мы принимаем во внимание, желая перейти в наступление?

— Я перечислил самые важные. Назову другие. Но из вашего блестящего выступления я не вижу, в чем вы сами видите решение и выход?

— Сейчас я выскажу вам свое предложение, господин генерал. Неприятеля следует, как можно лучше подготовившись, встретить на прочных, хорошо укрепленных позициях. Принять бой, разгромить его ударные силы и лишь после этого перейти в наступление, преследуя до полного уничтожения. — Милош Васич умолк, однако и выражение лица, и поведение показывали, что он не все сказал.

Взгляды присутствующих, кроме Кайафы, были устремлены на генерала Мишича, а он раскуривал сигарету, чтобы успокоиться, боясь малейшей интонацией выдать обуревавшие его чувства.

— В ваших суждениях, Васич, неверна исходная оценка общего положения. Вы упускаете самое существенное: изнуренность и тяжелый кризис армии Потиорека. Однако он сумеет преодолеть этот кризис в кратчайшее время, через два-три дня. А пока его силы слабеют, тогда как наши возрастают. Если мы сейчас этим не воспользуемся, другого такого момента у нас не будет никогда. Что касается вашей идеи о том, что мы добьемся успеха, если сумеем отразить еще один мощный удар противника, окрепшего и более сильного, то подобный стратегический замысел, боюсь, привел бы к провалу на экзамене на чин майора.

— Вы требуете от меня, своего подчиненного, формального согласия с принятым вами решением или просите высказать мнение, которое может быть учтено при выработке решения?

— Если вас интересует абсолютная истина, я отвечу: я хочу видеть, в состоянии ли вы, способные и разумные люди, своими суждениями разубедить меня в моей вере. Наше решение будет жизненно важным. Подобное решение принимают не только на основании убежденности и прав одного человека. 

— Но как, господин генерал?

— Подобные решения имеют более глубокую основу, нежели только осознание нами самими причин и обстоятельств создавшегося положения. Для принятия решения в данных условиях мы должны учитывать и нечто унаследованное от предков. И еще кое-что, за что нас не упрекнут потомки.

— Признаюсь, — усмехнулся Милош Васич, — я не разделяю такой стратегии. Ни вы, ни присутствующие здесь господа не опровергли мои факты. Мне очень жаль, но это так. — Он развел руками, энергично качая головой. — В одном мы, правда, согласны: судьба нашего наступления станет судьбой войны сербов. А если наступление нам не удастся?

— Если не удастся, будем продолжать драться, как дрались до сих пор, — вмешался Хаджич.

— Беда в том, Хаджич, что после неудачного наступления у нас не будет сил защищаться даже так, как мы защищались от Колубары до Сувоборского гребня. Кто осмелится принять на себя этот риск? Вы, господин генерал?

— Разумеется, я! — ответил Мишич, ожидая, что офицеры выступят против бросавшего им вызов Васича. Он знал, что к некоторым из них Васич относился с пренебрежением.

— Слушай, Милош. Я утверждаю, что Потиорек, хотя он и занял Сувобор, Простругу, Раяц, сражение проиграл, — начал Крста Смилянич.

— Известно, что армия в движении и в наступлении сильнее равного ей противника, — сказал Люба Милич.

— Если мы сейчас, в течение двух-трех дней, не перейдем в наступление, Потиорек, оставив белградское и рудницкое направления, двинется на Крагуевац. И тогда весь сербский фронт развалится, — заметил Хаджич.

— Более сильному нельзя предоставлять свободу выбора направления и времени удара. Если мы сейчас дадим ему такую возможность, то через десять дней Сербия проиграет войну! — взволнованно воскликнул майор Тиса Милосавлевич.

Его слова больно задели генерала Мишича: нехорошо, когда сербские командиры вслух говорят о том, что войну можно проиграть. Он встал, отошел к окну, предоставляя офицерам возможность поспорить. В пятно света перед штабом армии вползали две телеги со снарядами; возчики шли рядом, положив руку на высокий борт и держа кнуты под мышкой. Люба Милич говорил что-то о времени, Мишич чуть повернул голову, чтобы лучше его слышать.

— Все дела человеческие решает время. Идти против времени неразумно. Все, что не согласуется со временем, неминуемо оборачивается неудачей.

— Послушайте меня, люди. Сейчас на швабов обрушилось все, что мы называем сербской землей. Во-первых, скверные дороги. Горы, воды и снег. Бедность, наша сербская бедность, наша голая нищета, господа. Пустые амбары, пустые хлевы. Ненависть женщин и стариков. Повсюду их встречает и окружает эта жуткая ненависть. А в тумане они плохо ориентируются, — волновался майор Тиса Милосавлевич, этого офицера Мишич любил больше всех штабных. Хотя рассуждал он, как профессор Зария.

— Я утверждаю, господа: то, что вы считаете фактами, суть наполовину ваши желания, а наполовину стремление к риску, — возразил Васич.

Генерал Мишич поспешно вернулся на свое место, не желая упустить ни единого его слова; Васич говорил убежденно и с чувством превосходства над слушателями.

— За два месяца наша армия не одержала ни одной существенной победы. И мы не смеем идти в наступление, коль скоро не вполне убеждены в своей победе. Это будет неоправданный риск. А для морального духа войск в данный момент станет катастрофой любая крупная неудача.

— А теперь разрешите мне, Васич, сказать несколько слов о моральном духе нашей армии. Все, что я знаю о человеке вообще, позволяет мне сделать вывод: у здорового человека ничто столь легко и быстро не восстанавливается, как надежда. Как вера, господа. Даже в минуту самого большого отчаяния человек алкает надежды. А сербские солдаты и душевно, и разумом своим, и волей своей здоровые люди. Очень здоровые. Я чувствую, знаю: этому народу хочется жить, хочется существовать на земле, вот так, дорогой мой Милош Васич.

— И все-таки поражения нелегко забываются, господин генерал. О страданиях помнят долго. Этому способствуют и песни, и гусли, и книги. Косово для нас, сербов, не самое важное историческое событие. Но в памяти о поражении на Косове наша суть, наш фатум, сама судьба наша, — словно бы про себя и впервые взволнованно прошептал Милош Васич.

— Нет, нет, полковник. Человек стремится как можно скорее забыть о страдании и поражении. Это лежит в его природе, это то биологическое здоровье, благодаря которому народ выживает при любых условиях, при любом повороте истории. Народ помнит о страданиях не потому, что любит вспоминать о боли и поражении, но ради отмщения. Из желания пробудить ненависть, которая придаст ему сил для победы. Васич, человек должен ненавидеть, дабы уцелеть. Народ помнит страдание, дабы обрести силу ненависти. — Он замолчал, раскаиваясь в произнесенных словах: они показались ему неприличными в этой ситуации. — Простите, господа, что я вышел за пределы своей компетенции. Я хочу назвать вам самый главный, с моей точки зрения, аргумент в пользу того, чтобы без промедления начать решающее наступление. — Он зажег сигарету, ожидая, пока мимо окон пройдут очередные подводы со снарядами, он хотел говорить в тишине: — Мы крестьянская армия. А такая армия — армия оборонительная. Она воюет не ради победы и славы, но за свой дом, за своих детей. За свое поле и свой загон со скотиной. За свой род и могилы предков. Она способна на все только в том случае, если защищает свое существование, если понимает и видит, за что погибает. Боевой дух нашей армии поколеблен не победами противника в боях, но тем, что нам пришлось оставлять все, ради чего народ пошел на войну. Солдаты перестали видеть смысл своей борьбы и своих жертв. И мы обязаны теперь доказать им этот смысл снова. Призвать их пойти на штурм и вернуть свое. Свой дом и покой для своих детей. Через день-другой мы должны перейти в решающее наступление, или нам больше не существовать как армии. — Он остановил взгляд на лице Милоша Васича: вместо короткой и ехидной усмешки губы того сейчас исказила горькая болезненная гримаса; тоска застыла на его лице, угадывалась в руках. Но это не был человек, потерпевший поражение, Мишич это чувствовал. Однако сейчас не было ни слов, ни времени для того, чтобы останавливаться на заблуждениях Милоша Васича. — Спасибо вам, господа, — он решил кончать, — за поддержку. Вам, полковник Милош Васич, моя особенная благодарность. А сейчас прошу отужинать. И за ужином, пожалуйста, пусть будут слышны только шутки. Милосавлевич, прикажите подавать ужин.