Все кошки смертны, или Неодолимое желание

– Да охране моей собственной, - горько засмеялся он.
– Такая вот ирония судьбы! На ночь, когда я в квартире запертой, они уходят, а одному мне выходить не полагается.

Длинные мысли у меня по-прежнему не получались, поэтому я продолжал думать короткими. Псих был под охраной - это хорошо. Но сбежал - плохо. Еще хуже - прибежал ко мне. И уж совсем хреново — не разобравшись спросонья, я его впустил. Теперь надо соображать, как его выпереть.

Вспомнив, что с сумасшедшими следует разговаривать по возможности спокойно, я любезно осведомился:

– А ко мне по какому вопросу?

– Ты что, Стасик, правда, что ли, не узнал меня? — От удивления он даже привстал.
– Это ж я, Валя Панасюк!

Я вгляделся. Вальку Панасюка по прозвищу Понос я действительно хоть смутно, но помнил. Он был рыжий, вихрастый и мордатый, а передо мной сидел худой, лысеющий господинчик с впалыми щеками, и пучки растительности, обрамлявшие пустошь на его голове, имели сероватый оттенок без всякого намека на полыхающие Валькины кудри.

Боюсь, мои колебания отразились на лице, потому что визитер в огорчении всплеснул руками.

– Елки-палки, - воскликнул он, по-крысиному поведя из стороны в сторону подвижным кончиком носа, - неужто я так изменился!

И тут я его узнал - вот по этому самому характерному движению. Никто из моих знакомых ни до, ни после не умел так двигать носом - словно жалом водить. В этом было что-то абсолютно звериное. Или энтомологическое.

– Ну, слава богу!
– Лицо снова выдало меня, потому что с этими словами Панасюк удовлетворенно откинулся в кресле, после чего проговорил, со значением вглядываясь мне в глаза:

– А ведь я по делу к тебе. По нашему общему, между прочим, дельцу. И чтоб сразу все стало ясно: у меня другая фамилия теперь. Воробьев-Приветов! По дедушке. В смысле, по дедушке - Приветов. А по бабушке - Воробьев.

Но от этого сообщения сразу все ясно отнюдь не стало. И то сказать: со времени барбамилово-амфетаминовых Мериновых укольчиков еще и суток не прошло. Я по-прежнему не до конца разбирался в происходящем. Какое-такое у меня общее дельце с Валькой Панасюком по прозвищу Понос? И при чем здесь дедушка Приветов?

– Ну же, ну же, соображай!
– хитровански щурясь, подбодрил он меня.
– Могу подсказочку дать, хочешь? Жесткий диск! Вернее, даже два. Два жестких диска!

И Панасюк-Приветов для наглядности весело покрутил перед моим носом два растопыренных пальца. Но требуемого эффекта опять не достиг: подсказочка никак не помогала мне соображать. Снова окинув взглядом веселенькую хламиду с торчащими из-под нее шлепанцами, я еще больше укрепился в мысли: все-таки псих!

– Стасик, ты меня разочаровываешь, - с некоторой даже томностью протянул тем временем ночной визитер.
– Про тебя тут легенды рассказывают, какой ты великий и ужасный, а на самом деле…

– Кто?
– спросил я, в основном чтобы выиграть время на придумывание способа, как половчее выставить чокнувшегося за время разлуки одноклассника.

– Что - кто?
– с интересом наклонился он ко мне.

– Кто легенды рассказывает?

– Люди, Стасик, люди. От людей, знаешь ли, не укроешься. Люди - они все знают…

Способ все не придумывался. И тогда наконец-то проснувшись, я решил, что самое простое - ничего такого не измышлять. А просто взять его за шкирку и довести до выхода. Но сначала требовалось все-таки дать ему шанс покинуть помещение самостоятельно.

– Вот что, - сказал я, поднимаясь на ноги.
– Не люблю отгадывать загадки во втором часу ночи. Люблю в это время спать. Давайте-ка по-хорошему: приходите завтра утром, и все обсудим. А сейчас…

Но Воробьев-Понос-Приветов не дал мне договорить. Тоже вскочил с места, царственным жестом завернулся плотнее в свою оконную занавеску и гордо вперил в меня острый подбородок - что твой римский патриций.

– Да, Станислав, - произнес он с горечью, - ты меня действительно разочаровал. Неужто правда думаешь, что президент группы компаний «Фарус» сбежал в покрывале от своей службы безопасности, чтоб здесь с тобой шутки шутить?! Ну хорошо, я сам виноват - неверный тон взял, хотел, понимаешь, на школьных воспоминаниях… Но твоя-то где прославленная сообразительность, а? Или это не ты через дружка своего муровского еще вчера все сведения на мой холдинг получил? И на меня лично в том числе? И не ты ли двух моих бойцов повязал на квартире у этой сучки Нинельки? А потом одного еще и замочил - скажешь, нет?

Ошарашенный этим неожиданным рейдом по моим глубоким тылам, я растерялся. Нечувствительно опустившись обратно в кресло, только и смог пробормотать:

– Щербака твоего не я грохнул…

– Да какая разница, - нетерпеливо дернул плечами Валька Понос, - что мне, жалко, что ли? Мне гораздо жальче будет, если мы с тобой не договоримся.

– О чем?

– Вот это другой разговор.
– Удовлетворенно ухмыльнувшись, он неторопливо опустился назад в гостевое кресло.
– Есть что перетереть. Ты придуриваешься или правда не знаешь, какой фортель выкинула эта Нинель?

19

Кто-то из мудрых заметил: с годами все легче вспоминать и все труднее помнить. То-то старички так падки на сочинение мемуаров. Но что касаемо меня, то я до этого еще не дозрел. Во-первых, на оперативную, как теперь говорят, память пока не жалуюсь.

А во-вторых, мои воспоминания о конкретно Вальке Панасюке оказались довольно скудными, и все связанное с ним выглядело сегодня размытым и нечетким, как в студенческой курилке.

Валька у нас в классе был не то чтобы отверженным, но и дружить с ним почему-то никто не хотел. Теперь я думаю, это как-то было связано с его фамилией, а вернее, с кличкой, от этой фамилии производимой, - совершенно, замечу, несправедливо. Но в отрочестве нам, его жестоким сверстникам, хватало, должно быть, одного созвучия. А тут еще не менее жестокая природа зачем-то наградила Вальку копной волос цвета детского огорчения. В общем, прозвище прилипло к Панасюку прочно. А сам он вдобавок сделал все возможное, чтобы его закрепить: всякий раз, услышав «Понос», лез в драку. Помнится, пару-тройку раз я даже отгонял от него обидчиков: эта несправедливость ясна была мне уже тогда. Но и это нас не сблизило: он даже ни разу не поблагодарил меня за помощь, просто разворачивался и уходил. Собственно, и я не навязывался - уж больно смурной у него был всегда вид.

Допускаю, что и эти подробности не засели бы в памяти, если б не два обстоятельства. Первое — удивительная Валькина способность двигать кончиком носа. Это в наших глазах не слишком компенсировало его постоянную угрюмость. Но зато способствовало личной популярности: бывало, даже из старших классов приходили посмотреть на этот аттракцион. Панасюк в просьбе изобразить почти не отказывал, но и демонстрировал свои необычные способности без особого энтузиазма, будто урок выполнял.

Вторым запомнившимся в связи с Валькой обстоятельством была зверская драка, приключившаяся сразу после конца учебного года во дворе школы. Если не ошибаюсь, мы тогда переходили в восьмой класс. Там не драка даже была, а избиение. Сам я при этом не присутствовал, ребята рассказывали. Тот пацан, года на два помладше нас, начал первый - обозвал Панасюка Поносом. Но то, что Вальку от него смогли оторвать только два здоровенных десятиклассника, - тоже факт. Как и то, что пацану наложили с десяток швов на лицо и голову. Вот после этого Панасюк вообще пропал из виду: осенью в класс не вернулся. То ли перевелся в другую школу, то ли вовсе переехал, потому что даже во дворе я его больше не встречал.

Так что в обозримых воспоминаниях ничего украшающего Вальку я не отрыл. Но в настоящем мне предстояло иметь дело с несколько иным персонажем. Об этом наглядно свидетельствовало то, что он теперь носит фамилию Воробьев-Приветов, но сам, как пароль «свой-чужой», может легко назвать себя Поносом. Передо мной сидел человек, безусловно достигший социальных и финансовых вершин. А такие подвижки бесследно для мировоззрения обычно не проходят.

Дело было за малым: выяснить, чего же такого новоявленному олигарху нужно от меня, смертного, что он не поленился явиться ко мне среди ночи завернутым в свою маскировочную штору. К этому моменту я уже окончательно избавился от остатков сна и был готов к труду, а если понадобится, то и обороне.