Все кошки смертны, или Неодолимое желание

Картинка привязалась, я никак не мог от нее избавиться. Все брел и брел по бесконечной мертвецкой, пока вдруг не осознал, что на столах вокруг меня - одни лишь голые женские тела. И с ужасом догадался, что многие из них мне хорошо знакомы. Вот Нинель. Она улыбается мне одними губами и даже призывно подгибает и чуть раздвигает колени - дескать, не теряй времени! Вот бывшая моя жена Татка. Хмурится, чем-то недовольная, как обычно, но тоже дергает подбородком и повелительно шевелит рукой, подзывая к себе. Еще какие-то очень знакомые и в то же время не до конца узнаваемые дамы. Но каждая считает долгом поприветствовать меня, подмигнуть, поманить к себе. А я все шагаю как заведенный по выщербленному каменному полу, прожигающему холодом ступни прямо через подметки, пока кто-то не касается моей руки. И я совершенно не пугаюсь, потому что это как раз то, что я искал. На тусклом цинке не лежит уже, а сидит передо мной обнаженная рыжеволосая Люсик, которая совершенно не похожа на мертвую. Стыдливо сутулится, прикрываясь одной рукой, но одновременно тянется ко мне всем телом. Она нежно кладет другую руку на мое плечо, но сжимает его крепко. Тянет к себе и настойчиво трясет, трясет, трясет.

Я вернулся к реальности только когда Прокопчик, устав трясти за плечи, грубо сорвал с меня одеяло. Первые несколько мгновений я смотрел на него ошалело, пытаясь установить хоть какую-нибудь связь между влекущей к себе Люсик и его наглой ухмыляющейся мордой. Но установил ее он сам.

– Да мы, оказывается, еще ого-го какие джигиты!
– сообщил он, иронически кривя губы.
– Утренняя эрекция - я-то уж и помнить про такое забыл! Может, юноша, у нас и поллюции пока не прекратились?

– Пошел вон!
– сердито отреагировал я, натягивая одеяло обратно.
– И вообще, кто тебе позволил…

Но договорить он мне не дал. Сказал, неожиданно посерьезнев:

– Вон не пойду. А пользоваться запасным ключом в экстренных случаях разрешило лично ваше сиятельство.

– Какой еще экстренный случай?
– проворчал я, понемногу начиная идентифицировать себя с окружающей действительностью.

– А вот такой. Время - первый час. В офисе тебя нет, ни один телефон не отвечает, а твои друганы Мнишин с Хариным ищут тебя с собаками по всей округе. И у них на рожах написано страстное желание тебя замести.

– Опять?
– удивился я.

– Не опять, а снова, - остроумно отрезал Прокопчик. И пояснил: - Там какого-то профессора в Стеклянном доме зарезали. А ты вроде как последний, с кем его видели.

22

Пока я брился и чистил зубы, верный Прокопчик продумывал план побега.

– Значит так, - деловито начал он, едва я вышел из ванной.
– Вот сумка: парик, шляпу и куртку я захватил с собой. Ты переодеваешься, через чердак выходишь к седьмому подъезду, по моей команде спускаешься вниз. Я подгоняю такси, едем в аэропорт и — дранг нах Пенза.

– Далась тебе эта Пенза, - пробормотал я, натягивая джинсы и завязывая кроссовки.

– Не хочешь в Пензу - не надо, - готовно согласился Прокопчик.
– Давай в Сочи. А еще лучше — махнем в Турцию. Туда визы не нужны, будем, как Герцен, наблюдать за событиями из эмиграции.

– Ну вот что, Герцен, - сказал я, выискивая в шкафу новую куртку взамен порезанной.
– Никуда уезжать мы не будем. Где, говоришь, сейчас эта сладкая парочка? Надеюсь, на месте происшествия?

Прокопчик аж руками всплеснул:

– Да ты с ума сошел! Неужто хочешь лично сам своими руками… Э… собственными ногами…

– Вот именно, - подтвердил я, направляясь к выходу.
– Лично. Сам. Руками и ногами.

Картина возле Стеклянного дома была до боли знакомая. Несколько полицейских машин, «скорая помощь» и микроавтобус криминалистической экспертизы сгрудились вокруг распахнутого настежь ядовского подъезда, как поросята у пустого корыта. Я поднялся на третий этаж и вошел в квартиру, дверь которой также была нараспашку.

– О!
– вместо приветствия округлил при виде меня глаза Харин.
– Выходит, не зря нас в школе-то милиции учили: преступника тянет на место преступления!

– Сам пришел, - удовлетворенно кивнул, выглядывая в коридор, Мнишин.
– Ну-ну.

– Пришел, - подтвердил я и, вспомнив Прокопчика, добавил: - Собственными руками.

– Будешь писать чистосердечное?
– хищно поинтересовался Харин.

– Буду, - кивнул я, направляясь в гостиную. — Только дайте сперва взглянуть, что там с доктором сделали.

Но Харин угрожающе оттер меня плечом.

– А что, не насмотрелся еще, что ли? Тебя в шесть пятнадцать вместе с ним видели - есть свидетели.

А медик говорит: смерть не позже семи наступила! Сейчас поедешь к нам в отдел, дадим тебе бумагу, ручку…

– Ты чего, Харин, правда дурак или прикидываешься?
– спросил я, начиняя помаленьку закипать. — Какие свидетели? Кто меня с ним видел?

– Вахтерша внизу, в подъезде!

– Ну и что конкретно она видела?

– А вот как вы под ручку выходили!

– Выходи-и-или, - протянул я.
– Это что ж у тебя получается: я его сперва убил, а потом под ручку с ним вышел? Так?

– Все равно, - упрямо набычился Харин.
– Ты последний.

– И что, за мной не занимать?
– Я уже разозлился не на шутку.
– Вот что я тебе, Харин, скажу: чем прикидываться дураком, лучше прикидывайся умным.

Мне показалось, он меня сейчас укусит - такая у него была перекошенная рожа. Но тут вмешался до сих пор молча наблюдавший за нашей перебранкой Мнишин.

– Пусти его, - коротко бросил он и добавил, адресуясь уже ко мне: - Только руками ничего не лапать.

Я шагнул за порог гостиной и увидел ровно то, что ожидал. Зрелище было настолько ужасно, что в первое мгновение я не выдержал - зажмурился. Потом, глубоко вздохнув пару раз, чтобы унять подступившую к горлу тошноту, заставил себя открыть глаза.

Доктор Ядов лежал на полу аккурат между диваном, на котором всего каких-то несколько часов назад приводил меня в чувство, и обеденным столом, где на чайном блюдечке еще лежали пустые ампулы, шприцы и даже салфетка с подсохшим пятнышком моей крови.

Тело лежало на спине с широко раскинутыми руками. Словно профессор пытался в последний момент сказать кому-то: извините, что так вышло, но ничего теперь не поделаешь. Рубашка на груди была разодрана или распорота чем-то острым, а дальше все от живота до подбородка представляло собой одно кровавое месиво. Удивительно, но лицо осталось совершенно не тронутым. Если не считать несомненных признаков асфиксии - что неудивительно: на шее профессора тугой петлей был затянут кожаный собачий поводок.