Все лестницы ведут вниз

Но какая стала Аня в воображении Федорова — сложно себе представить; да и сам Иван не смог бы того выразить словами. Но вдруг, неожиданно, в несколько дней Воскресенская так преобразилась, что стала чуть ли не по всем показателем девушкой превосходной и необыкновенной. Глаза и волосы — это отдельная эпическая песнь, но на этом его грезы не останавливались, всесторонне преображая натуру Ани: губы изысканны, маленький носик аккуратен, и шея ее стала элегантной, как у античной статуи.

Передумав и нафантазировав до небывалых пределов, Федоров, томившийся неразрешенной ситуацией, все же не выдержал и уцепившись за крючок, потянул за леску.

— Аня, — впервые назвал ее по имени. — Ты это тогда по-правде сказала? — Он приблизил свое лицо к склонившейся над тетрадкой Воскресенской.

— Про что? — не отрываясь, без всякого интереса спросила она.

— Ну… — не знал он как начать. — Ты же тогда сама говорила…

— Очень хочется, да? — Подняла она голову и ехидно ухмыльнулась. — Уже жмет что-ли? — спросила она и стала пристально смотреть в его глаза.

— Значит смеешься, — обидчиво отвел он глаза. — Понятно.

— Нет, я не шутила, — повернулась она к тетради, ручкой продолжая аккуратно выводить строчку стихотворения. — Ты мне, я тебе. Все очень просто, только соображаешь ты как всегда туговато. Сколько ты думал? Недели две?

Федоров снова прильнул к парте, ровняясь с лицом Ани.

— Ты действительно хочешь отношений? — сказал он с интонацией в голосе, будто приближался к вековой тайне.

— Что-о? — вытянула Аня, повернувшись к нему. Лицо ее брезгливо сморщилось, а приоткрывшийся рот застыл в вопросительно- высокомерном тоне. — Отношений?

— Ну да! — не сдержал он улыбки, на фоне блеснувших в надежде усталых глаз.

В считанные мгновения Аню покоробило, передернуло и затрясло. Внутренняя дрожь презрения постепенно перешла в плечи и руки; шея ее напряглась, а глазки от избытка отвращения сузились, будто ей пришлось наблюдать перед собой извивающегося в кольцах червяка.

— Отношений? — словно не веря услышанному, повторила она, совсем не изменившись в лице.

— Я понимаю, ты немного перепутала. Начала тему с конца. Я прав? Но ведь ты это имела в виду? За эти дни я очень хорошо все обдумал.

— Да, — сквозь сомкнутые зубы и словно вздыбленные губы нехотя ответила Аня. После, быстрыми, краткими движениями руки, раздражительно поморщившись и плотно сомкнув рот, она начала чесать ссадину на левой ладони. Раны от падения на этажке уже стали заживать и чесались иногда невыносимо, что выводило Аню из себя.

По налившемуся румянцем лицу Федорова и от умиления помокревшим его карим глазами — от чего Аню охватил приступ тошноты, — она поняла, что «туповатый» сосед ее «совсем не догоняет» и «надумал себе какую-то несусветную хрень», но надо было соглашаться и на эти, как он выразился — отношения, потому как «объяснять бесполезно». Хочет думать об отношениях, рассуждала она, пускай себе думает; что хочет пусть думает, лишь бы не срывался с крючка.

Ничего не сказав, Иван откинулся назад и стал всматриваться в классную доску, принявшись вновь обдумывать, анализировать, сопоставлять, как все это ему виделось. От этой реакции Аня недовольно забегала глазами, а после сама вернулась к тетради, верно решив, что «этот уже никуда не денется».

— Но раз отношения… — услышала она над собой.

— Слушай, ты! — дернулась Аня, но быстро взяла себя в руки, сбавив тон. — У меня условие. Понимаешь? Я же тебе говорила, — нетерпеливо проскрежетала она. — Сначала выполнишь мою просьбу! Понял?

— Да ты не нервничай, — сказал он, и стараясь произнести нежно, демонстрируя свою симпатию, все же неуклюже добавил: — Аня.

— Я не нервничаю, — зашипела она. — Условия! Понял?

— Да понял я, понял, — отмахнулся он, откинулся назад и через секунду опять поравнявшись с Аней головой, сказал: — Получается так. Теперь ты моя девушка, правильно?

Даже тяжелые слезы от бессилия подступили к скулам. Аня крепко сжала кулачки, чтобы только не сорваться и не высказать Федорову все свое о нем не лестное мнение, тем самым оборвав собственную леску, ею же заброшенную. К счастью, на помощь пришел школьный звонок, спасительно забивший молоточком по округлой чаше, разнося долгожданный звон по коридорам школы.

Одним движением руки Воскресенская смела все свои вещи с парты и бросив их в сумку, первой выбежала за дверь кабинета, прямиком во дворик, чтобы разом выкурить три сигареты.

***

У Федорова началась новая жизнь! У него появилась девушка. Кто бы мог подумать… Иван и не мог себе представить, что в жизни случаются такие неожиданные повороты! Для него, жизнь — это реализация запланированного будущего, а тут еще и такие приятные неожиданности! Одно только омрачало его восторженные чувства: все же это Воскресенская — странная, жутко нелюдимая, нелюбимая школой и классом, с плохой репутацией хулиганки троечница Аня. К тому же, его девушка — нищая Воскресенская! Как не посмотри, а не чета она ему — обеспеченному, умному и прилежному ученику, душе компании с отменой репутацией, и не только в школе. Но об этом сейчас думать не хотелось и мысль эту он старался отбросить тут же, как мелькнет она на горизонте сознания. Не к спеху, можно и потом. Зачем омрачать «возвышенные» чувства? — считал он.

2

Повторяется это постоянно: периодами через три или четыре недели, но, как заведенный обычай — обязательно произойдет. Как всегда, во вторник днем, стучится Аня в дверь дома Веры Ивановны, и ни хриплого отклика в ответ, ни тем более шарканья ее больных ног. «Померла», — тут же пробежит холодное, бесчувственное слово. Ни единая струнка ее души не подрагивала при этой мысли, потому что за ней, следом: «оно и к лучшему». Воскресенская убеждена, что поторопись в случае Веры Ивановны смерть, так это только на благо увядающей женщины — по факту одинокой старухи, единственным утешением которой стала водка, приносимая ей каким-то Василием, или Аней по вторникам. Больше у нее ничего не осталось: все ушедшее потащило за собой Веру Ивановну, с ее мыслями и чувствами, сделав ее своеобразным подобием мумии. Казалось бы, появление маленькой рыжеволосой — правда, часто хмурившейся — девочки, было бы отдушиной оставленной женщины, но за видимой радостью и этой милой улыбкой ничего не было — одна лишь привычка.

Вере Ивановне очень не нравилось, когда Аня проникает в дом минуя дверь — через окно кухни, которое не закрывается из-за отсутствия щеколды на ней. Но добровольной ее рыжей благодетельнице прощалась эта сущая мелочь. Кто же так исправно будет навещать Веру Ивановну, покупать ей продукты и при случае делать уборку? Во всяком случае, пока Аня ходит, у нее было немного спокойнее на душе.

Еще не подойдя к порогу, разделяющему кухню и комнату Веры Ивановны, Аня услышала сопение. И так было всегда, когда приходилось лезть в окно — спит. Тогда она прошла обратно на кухню и убедившись, что в отличии от водки, в доме дефицит продуктов, Аня вернулась в комнату и поставив скрипучий стул напротив окна, спинкой к нему же, села сложив запястия друг на друга, а на них мечтательно опустила голову. Взгляд простирался вдаль — к лесной полосе. Там могила Норда. Давно Аня не была на ней — надо бы сходить. А стоит? Зачем тревожить приятный сон старого доброго пса? Животные достойны лучшей участии, чем люди. Не звери оскверняют землю своими показными приличиями, мелкими эгоистичными желаниями; не на них возложена ответственность, которую люди пренебрежительно стряхивают с себя и стараются забыть.

Вот к Наумову Аня пойдет — уже сегодня пойдет. Он предал ее, оставив одну в этом мире; оставив наедине с Судьбой в не равном, но вынужденном противостоянии. Но Аня уже решила, дала клятву проливая свою кровь, что не уйдет просто так и не будет смирно дожидаться все новых напастей со стороны Судьбы; не будет, толкаемая ею, ступать босыми ногами на острые камни. Да, ей придется идти — она это знает, но отныне за каждый этот шаг будет мстить, вновь и вновь. Аня еще станцует свой макабр, спляшет на костях с мертвецами, только не как Наумов — не на своих костях. Аня еще сравняется с Судьбой, станет равной непоколебимой Смерти, и в ту же минуту посмотрит на бледную ухмыляющуюся Луну — маску Судьбы — и скажет: «Смотри! Не узнаешь? — посмеется Аня. — Это же я — твоя дрянь, твоя скверна! Смотри, что я сделала!»