Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
И когда мир от ужаса перед явившимся, уже попрощается с самим собой, тогда тени растворяются, словно пришлый туман: сначала становятся худыми, будто истощенными, делаются смешно-длинными, а потом прилипают к земле и кротко бродят около целый день, до самого заката.
Кто же не повстречает такой рассвет в огромном для себя счастье, прежде пережив дурную, неспокойную ночь, в которой мерещилось, что кто-то ходит, скребется, а иногда и воет? Сколько бы таких ночей не было, и сколько бы раз земля не наполнялась теплым светом, всякий раз рассвет будет принят с восторгом, будто бы впервые за всю жизнь. Теперь столько красок, столько цветов: все живет, смеется и поет. Расцветает всеобщая, чистая, в гармонии любовь, разгоняющая скорби и печали. Надо лишь прислушаться к всеобщей песни согласия
Ярко и миловидно, как две звездочки, засверкали ее округлившиеся голубые глаза, обнесенные ореолом пышных ресниц. Лоснящиеся черные волосы словно заново ожили на ее неспокойной шее, непрестанно выплясывая свой, особый танец гармонии и счастья, а лицо залилось юным, здоровым румянцем.
Недели с две Лена угасала в жуткой хандре, как иссыхающий забытый цветок на подоконнике. Но теперь вновь явилась на свет настоящая Лена, без темных покрывал и бледных гримас — жизнерадостная, любвеобильная, сама изнутри светящаяся, вся источающая энергию веселого настроения и целыми днями только и думающая, с кем бы поделиться этим огромным миром любви, спрятанным в ее маленьком сердце, и печалящаяся только об одном — поделиться порой не с кем.
Больше всех хотелось безвозмездно отдать хоть чуточку своего настроения подружке Ане, чтобы и на ее лице появился румянец, а взгляд источал теплый свет красивого ярко-зеленного пламени, который бы осветил все вокруг и показал, как же хорош и многогранен этот мир.
Но Аня будто намеренно пренебрегала подругой, специально искала за пазухой спрятанные иголки, подбирая ту, что длине и острее всех.
— Ты куклу себе купи! — сорвалась Аня. — С ней и ходи! Солнышко, птички… — гримасничала она. — Заладила тут, долбанная сестра милосердия. Можешь себе рыжую завести, я не обижусь, — развернулась она.
Часто Воскресенская могла уколоть Лену только из-за привычки, проговорив что-то там, должно быть, неприятное, немного передернув подругу, погримасничав маленько. Не редко такая сценка смотрелась безобидно, а порой даже смешно, о чем Аня, конечно же, не догадывалась, а если бы узнала, с недели две не общалась с подругой, разозлившись на себя, но обвинив в этом Лену. Но и раздражала она Аню вполне часто, как, к примеру, своим бледным лицом во время хандры, или привычкой в нерешительности кусать нижнюю губу, либо же за те же самые «цветочки, солнышко и птички», за радушное ее настроение. Другими словами, подруга раздражала Аню почти всегда, но к этому Лена уже привыкла, то есть свыклась, потому как привыкнуть к тому не в ее силах.
Все бы ничего, да сейчас — заметила Лена — произошло нечто необычное, и не в рыжей кукле с сестрой милосердия обстояли дела, хотя это было что-то новенькое. Рыжая кукла! Тон Ани был совершенно ей не свойственный. Ни разу Лена не слышала такой интонации в подрагивающем голосе Ани. В нем будто засело что-то потаенно-слезливое, горько-затаившиеся, одним словом — была слышна обида.
Замерев, Лена смотрела в спину гордо уходящей Ани. Через шесть коротких шагов Воскресенская встала, скороговоркой проговорила себе под нос, обругав во всем виноватую Лену, и развернулась, обратившись к подруге.
— Так ты деньги дашь? Нищей то?
— Ой, совсем забыла, — спохватилась Лена, опуская руку в передний карман своей строгого фасона черной юбки до колен. — Да какая же ты… — начала было она, но подумав, сказала по-другому. — Ты не такая, у тебя есть я, мама есть, — словно мечтательно заговорила она. — Еще у тебя…
— Ну все! — со страдальческим видом отрезала Аня. — Иди-иди, туда. Туда куда-нибудь. Чирикай, голубка там, в другом месте, — передернуло Аню.
Деньги нужны были Ане, чтобы не сидеть в кофейне за книгой голодной, с изнывающим, растравленным никотином желудком, да и пристрастилась она уже к сладкому латте с любимыми горячими бутербродами. Отказаться от них — настоящая трагедия, сродни трещинам на подошвах ее ботинок, которые она на днях заметила, переобуваясь
в кроссовки. Необычайно расстроившись, как при потери чего-то несоизмеримо ценного, Аня три дня сряду молчала, ни с кем не разговаривала, словно исполняя церемонию траура, что не далеко от истины.Чтобы этим своим «трауром» самолично не сорвать леску с крючков, заброшенную в гавань Федорова, который уже стал обижаться на молчание Ани, она написала ему записку, что не может разговаривать, потому что у нее случилась трагедия. Написала, что ее домашняя крыса, которая «отличалась жизнелюбием, покончила с собой, бросившись в кипящую воду стоявшей на плите кастрюли». «У меня траур», — в конце добавила она. «Это шутка?», — удивившись, тут же, на записке, написал Федоров. «Иди на хер», — незамедлительно ответила Аня.
Лены так вообще она стала держаться как можно дальше, серьезно размышляя над возможностью оборвать всякое общение с этой «травоядной дурой». Ане было очень важно хоть где-то и в чем-то чувствовать свое неоспоримое лидерство, покровительствовать хотя-бы в дружбе с ней, ведь ее, Аню, «уроды, обложили со всех сторон» — над головой лунная ухмылка Судьбы, под ногами «испорченная, жадная земля», «и всюду эти членистоногие лицемеры с приличными масками». Теперь же Аня в глазах собственной подруги стала какой-то ущемленной, обиженной, будто она ребенок, которому недодали ласки. В понимании Лены, как рассуждала Воскресенская, когда-то обиженная, затравленная подруга, вызволенная из унизительно плена самой Аней, теперь намеревалась сменить роль и покровительствовать, а не наоборот. Правда, Светлова никогда не мыслила в понятиях покровительства, лидерства и прочего, но у Ани все это в порядке вещей, как и молчать затаив обиду, будто вынашивая ее в своей сумке, с которой не расставалась, чтобы в один момент выложить из нее все накопившееся — поставить перед фактом, ничего не объясняя, думая, что «и так все понятно».
Возвращаясь домой, Аня по-прежнему заваривала липкий чай и ложась на кровать с горой конфет под боком, о чем-то то ли думала, то ли мечтала, либо созерцала в уме, подобно тому, как делает это сидя на любимой скамейке у черемухи на пруду и смотрит как по небу плавают беззаботные утки. Иногда, для разнообразия она доставала из рюкзака очередную тетрадь и пробегала глазами по строчкам неразборчивого почерка.
Тетрадь по предмету: обществознание, ученицы 9 «Б» класса, Зорины Т. И.
«Мой вклад в лучшую жизнь»
Моя бабушка всегда повторяла чьи-то слова, наверное какого-то там священника. За несколько лет перед смертью она часто ходила в церковь. Говорила она: «Спасись сам и вокруг тебя спасутся».
Я человек не религиозный и ни во что из этого не верю, но мне кажутся эти слова верными, только если их понимать в стороне от всех этих предрассудков. К примеру, я предлагаю свое: «Живи хорошо и вокруг тебя будет лучше». По-моему, правильно звучит. Это стало моим кредо.
В связи с этим, априори я не вижу смысла кому-либо помогать. Надо устраивать свою жизнь, а вокруг тебя, если кто захочет, устроится сам. Это как у бизнесменов. Они устраивают свой бизнес, открывают рабочие места и дают зарабатывать другим.
Зачем все эти фонды, благотворительности, пожертвования? Как по-мне, они плодят нищету и иждивенчество, а потом все эти халявщики сидят у нас, трудолюбивых граждан, на шее.
В этом я абсолютно уверена. Никому, ни в чем и ни при каких условиях помогать нельзя! Но если ты помогая, делаешь лучше себе, соответственно так можно. И здесь нет противоречия. Просто не каждому дано это понять! Если тебе лучше, как я уже говорила, то и всем окружающим также станет лучше. А помогая только ради того, что тебе кажется, что кому-то будет от этого лучше, и не факт, что так, то таким образом мы вечно будем страдать. Жизнь одна и надо ее прожить наиболее счастливой. Кто возместит мне мое упущенное время, если я буду думать о других, забыв о себе? Я уже взрослая и не такая наивная, чтобы верить в то, что о мне кто-то когда-то подумает.