Все люди смертны

— Марианна уже давно должна была вернуться, — сказал я.

Софи подняла голову.

— Ей пришлось задержаться в Париже, — без тени сомнения ответила она.

— Но могло что-то случиться.

Она засмеялась, обнажая крупные белые зубы:

— Какой вы мнительный!

И снова уткнулась в книгу. Казалось, они и не задумываются о том, что смертны; однако было довольно толчка или падения: стоило отвалиться колесу коляски, стоило лошади взбрыкнуть и ударить копытом, и их хрупкие кости крошились, сердце останавливалось и они умирали навсегда. Я почувствовал знакомый холодок в сердце: так и случится, однажды я увижу ее мертвой. Они могли думать: я умру первым, мы умрем вместе; и потом, для них разлука не была бы вечной… Я выбежал из дому: послышался знакомый мне перестук колес ее коляски, смягченный снегом.

— Как ты меня напугала! Что случилось?

Она улыбнулась и взяла меня за руку. Ее талия почти не расплылась, но лицо осунулось и поблекло.

— Почему ты так поздно?

— Пустяки, мне стало немного нехорошо, и я ожидала, пока это пройдет.

— Тебе нехорошо!

Я сердился, видя ее усталые глаза. Почему я уступил ей? Она хотела ребенка, и теперь в ее животе затевалась странная и опасная алхимия. Я усадил ее у огня.

— Больше ты в Париж не поедешь.

— Что за глупости! Я чувствую себя превосходно!

Софи смотрела на нас испытующе: она уже понимала, о чем речь.

— Ей было нехорошо, — сказал я.

— Это нормально, — отозвалась Софи.

— Ну так и смерть — это тоже нормально! — рассердился я.

— Беременность вовсе не смертельная болезнь, — улыбнулась она со знанием дела.

— Доктор сказал, что я могу продолжать мои занятия до апреля, — заметила Марианна.

Подошли двое мужчин, и она весело продолжала, глядя на них:

— Что будет с музеем, если я перестану им заниматься!

— Скоро всем придется как-нибудь обойтись без тебя.

— К апрелю Вердье совсем оправится от болезни, — стояла на своем Марианна.

Вердье с готовностью повернулся ко мне:

— Если вы устали, я завтра же вернусь в Париж: четыре дня на свежем воздухе заметно пошли мне на пользу.

— Что за фантазии! — возразила Марианна. — Вам нужен длительный отдых.

Он и впрямь выглядел неважно: бледный, мешки под глазами.

— Вам обоим нужен отдых, — настаивал я.

— Тогда придется закрыть университет, — сказал Вердье.

Его насмешливый тон взбесил меня.

— Почему бы и нет! — воскликнул я.

Марианна посмотрела на меня с упреком, и я добавил:

— Ни одно предприятие не стоит того, чтобы рисковать ради него здоровьем.

— Но здоровье перестает быть благом, если начинаешь над ним трястись, — заметил Вердье.

Я смотрел на них с раздражением. Они объединились против меня, они отказывались рассчитывать свои силы, беречь свое и чужое время: они сплотились в их общем упрямстве; и моя настойчивость не могла убедить Марианну. Я видел, что любой смертный ей ближе, чем я, и моя любовь бессильна; я не принадлежал их племени.

— Какие новости в Париже? — примирительным тоном спросила Софи.

— Мне подтвердили, что кафедры экспериментальной физики скоро будут созданы по всей Франции, — ответила Марианна.

Пруво оживился:

— Это наш самый ощутимый результат.

— Да, это большой шаг вперед, — кивнула Марианна. — Как знать! Быть может, дела пойдут быстрее, чем мы смеем надеяться!

Ее глаза блестели, и я тихонько вышел. Мне было невыносимо слышать, с каким жаром она говорит о тех днях, когда самой ее уже не будет и в помине. Возможно, именно это и разделяло меня с ними более всего. Они были устремлены в будущее, в котором осуществятся все их теперешние усилия. А для меня будущее было чуждым, ненавистным: Марианна будет мертва и наша с ней жизнь будет представляться мне канувшей в глубь веков, напрасной, утраченной; и нынешнему времени суждено в свой черед кануть в вечность, тоже стать потерянным и напрасным.

На дворе была чудная морозная ночь. На небе мерцали мириады звезд, все тех же звезд. Я смотрел на эти неподвижные светила, раздираемые разнонаправленными силами. Луна тяготеет к Земле, Земля — к Солнцу, ну а Солнце, к чему тяготеет оно? К какой-нибудь неведомой звезде? Не могло ли быть так, что его движение компенсируется движением Земли и наша планета в действительности стоит на месте где-то посреди небосвода? Как об этом узнать? Узнают ли об этом когда-нибудь? Узнают ли, почему небесные тела притягиваются друг к другу? Притяжение было удобным словом, все объяснявшим, но что за ним стояло? Были ли мы ученее алхимиков Кармоны? Мы выяснили кое-какие факты, которых они не знали, и мы их упорядочили, но продвинулись ли мы хоть на шаг к таинственной сути вещей? Было ли слово «сила» понятнее, чем слово «добродетель»? А «притяжение» понятнее, чем «душа»? И становилась ли суть явления, производимого трением янтаря или стекла, понятнее, когда произносили слово «электричество», чем тогда, когда первопричиной мироздания называли Бога?

Я опустил глаза. Окна гостиной светились на дальнем краю белой поляны; собравшись у огня, они разговаривали о том будущем, когда сами они превратятся в горстку праха. Вокруг них были бескрайнее небо, безграничная вечность, но для них наступит конец; и поэтому им так легко было жить. В своем уютном ковчеге они плыли из ночи в ночь, плыли все вместе. Я медленно двинулся к дому; для меня не было пристанища, не было ни будущего, ни настоящего, была лишь любовь Марианны. Я был навсегда исключен из их круга.

«Улитка, улитка, покажи свои рога, дам кусок пирога». Анриетта напевала, прижимая к стволу дерева одну из тех улиток, что она насобирала в свое ведерко; Жак бегал вокруг липы, стараясь повторить припев, а Марианна озабоченно наблюдала за ним.

— Как ты думаешь, Софи права? Мне кажется, что левая ножка у него немного искривлена.

— Покажи его врачу.

— Врачи ничего не нашли…

Она с тревогой разглядывала маленькие пухлые ножки; оба ребенка чувствовали себя прекрасно, но она всегда беспокоилась: вполне ли они здоровы, красивы, умны и счастливы? Я сердился на себя, что не могу разделить с ней ее забот; я тепло относился к этим детям лишь потому, что Марианна когда-то носила их в себе, но они не были моими детьми; когда-то у меня был сын, мой собственный: он умер двадцатилетним, и теперь не осталось даже малой его частицы на этой земле…

— Хочешь купить у меня улитку?

Я погладил Анриетту по щечке; у нее был мой высокий лоб, мой нос и забавная серьезная гримаска; она совсем не походила на свою мать.

— Эта крепко стоит на ножках, — сказала Марианна. Она вглядывалась в личико девочки, будто пытаясь угадать ее будущее. — Как ты думаешь, она вырастет красавицей?

— Несомненно.

Несомненно, когда-нибудь она станет прелестной девушкой, потом состарится, станет беззубой старухой, и однажды я узнаю о ее смерти.