Всё не так, как кажется

– Девушка, вам помочь?

Смотрю на него с недоверием. Его друзья только что посмеялись надо мной, а теперь он предлагает помощь? Но не отказываюсь. Благодарю и ковыляю в сторону подъезда. Пальто смягчило удар, но копчик всё равно ноет.

Пока поднимаюсь домой, сильнее обычного тянет живот. Прислушиваясь к ощущениям, начинаю волноваться. Этого мне только не хватало!

Звоню врачу, выполняю все её рекомендации. Боль немного отпускает. Но стоит мне лечь спать, как становится ещё хуже. Волнение разгоняет кровь и стучит по вискам. На улице темно и скользко. Я одна. Снова звонить врачу неудобно – слишком поздно. Где искать помощи?

Лёжа в кровати, пытаюсь расслабиться, но гипнотизирую пакеты, собранные на всякий случай в роддом заранее: в одном – мои вещи, во втором – вещи малышу, всё продумано до мелочей. Лиза считает меня паникёршей, но у меня нет ни родителей, ни мужа. В роддом я поеду одна, забытые дома вещи мне никто не привезёт. Это – моя реальность. За месяцы самостоятельной жизни я смирилась с ней и научилась со всем справляться сама.

Когда время подбирается к полуночи, боль и сопровождающая её паника достигают апогея. Мне кажется, что у меня схватки, хотя до родов ещё больше месяца и никаких предпосылок несколько дней назад врач не обнаружила. Вызываю "скорую".

Медики не торопятся, а может, стоят где-то в пробке или едва плетутся из-за гололёда. Несколько раз набираю диспетчера, чтобы поторопить. Девушка на другом конце провода советует мне одеться и быть готовой сразу ехать в роддом, потому что врачи "скорой" мне ничем не помогут. Надо было вызывать такси. Увы, доходит до меня с опозданием.

Когда наконец-то звонят в мою дверь, я нахожусь в состоянии "клиент созрел": реву белугой, руки трясутся, ничего не соображаю.

– Где ваши вещи? – спрашивает медик.

Я сквозь туман киваю в сторону пакетов и с трудом выползаю на лестничную клетку.

В роддоме вокруг меня начинается броуновское движение. Слышу, словно издали, слова врача о том, что сохранять уже нечего – ребёнок в родах, но организм не готов.

К животу подключают какие-то датчики, вполголоса что-то обсуждают. Меня ведут на кресло. Последнее, что вижу перед тем, как свалиться в обморок, – металлический крюк… Когда прихожу в себя, медсестра объясняет, что мне прокололи плодный пузырь, чтобы отошли воды, что это – стандартная процедура. Хочется ей верить, но всё равно нервы на пределе.

Мне делают уколы, врач несколько раз смотрит меня, ей что-то не нравится. Ставят капельницу.

– Нужно немножко помочь твоему организму, – с улыбкой говорит женщина в белом халате.

Схватки сводят с ума. Я устала, хочу хоть немного передохнуть. Не вздремнуть, так полежать несколько минут, чтобы меня не трогали! Как же, пожалеет тут кто-то меня…

Девять часов мой отчаявшийся добиться отдыха организм скручивает схватками. Проклинаю всех мужиков и своего несостоявшегося мужа – особенно. Обещаю себе, что больше ни одна мужская особь не приблизится ко мне ближе, чем на метр. И зарекаюсь оказаться в этом страшном заведении ещё раз.

Когда наконец наступает облегчение, подсознание подсказывает, что малыш должен кричать, но вокруг царит подозрительная тишина. Лишь врач отдаёт короткие команды и звенят какие-то металлические приборы. Включается насос и спустя бесконечно долгое время наконец раздаётся даже не плач, а писк…

Жду, что малыша положат мне на грудь, но этого не происходит. Его куда-то забирают. Хочу что-то сказать, но уплываю…

Прихожу в себя от того, что меня везут по коридору. Оказавшись в палате на койке, снова забываюсь ненадолго беспокойным сном. Будят меня соседки.

Оглядываюсь – в палате, кроме меня, три женщины с младенцами. Молодые матери негромко переговариваются между собой, обсуждая сумму благодарности здешним медикам и возмущаясь какой-то санитаркой Галей.

С трудом сползаю с кровати и иду на пост, чтобы выяснить, что с моим малышом и когда мне его принесут.

Глава 14

В детском отделении неожиданно шумно. Комнаты тут имеют стеклянные двери, сквозь которые хорошо видно всё происходящее внутри. В первом же помещении от входа стоит небольшая очередь из рожениц, которые что-то активно обсуждают и хихикают. У одной из них звонит телефон.

– Что, сильно плачет? Ладно, я сейчас приду… Девочки, подержите мне очередь. Малая там плачет. Сейчас успокою и вернусь.

В дальнем конце комнаты медсестра массирует грудь полуобнажённой женщине, помогая сцеживать молоко. Та явно морщится от боли.

– Потерпи, милая, – нежный и мелодичный голос медсестры мало вяжется с резкими движениями её рук, – видишь же, как тут всё застоялось.

Прохожу дальше, пытаясь найти кого-то из медработников, кто может провести к моему малышу и рассказать о его состоянии.

Заглядываю во вторую комнату. В одной детской кроватке поперёк в буквальном смысле слова штабелями лежат туго завёрнутые в пелёнки младенцы и кричат на разный лад. Получается этакий многоголосый хор, на который почему-то никто из персонала не реагирует. Вглядываюсь издали в личики младенцев. От крика они покраснели, из-под пелёнок торчат только щёки и носы. Как в этой куче-мале узнать моего?

Стою на пороге, мнусь, не зная, можно ли мне туда войти. Решаюсь заглянуть в следующую комнату и нахожу там нескольких женщин в медицинских костюмах, сидящих за небольшим столом с разложенной на нём едой. Похоже, у них кофе-брейк. Они совершенно спокойны и расслаблены. Но не могут же они не слышать истошные вопли младенцев?

Одна из женщин поворачивается в сторону и мажет по мне взглядом. Но не обращает внимания и продолжает чаепитие.

От детских криков мне становится нехорошо. Читала на каком-то форуме, что младенцам нельзя давать надрывно плакать – могут выдуть грыжу или развязать пупок. Почему никто не подходит к малышам и не успокаивает их?

Простояв так некоторое время, решаюсь постучать. Одна из женщин неохотно встаёт и выходит ко мне. Смотрит вопросительно.

– Там… дети плачут! – говорю я скороговоркой, чуть повышая тон и показывая рукой в сторону комнаты, откуда слышен младенческий хор.

– И что?

– Разве их не надо успокоить?

– Вот сейчас их мамаши вернутся с флюорографии и успокоят. Я не нанималась возиться с ними.

Нестерпимо хочется спросить, а что, собственно, она тут должна делать, но проглатываю.

– А ты кто? – спрашивает грубо, словно следователь на допросе.

– Келлер, – немного теряюсь, но быстро беру себя в руки. – Мне ребёнка не принесли, сказали, что он в детском отделении под наблюдением.

– Ааа. Так это тебе в реанимацию. Идём.