Все оттенки боли

Татьяна забыла страх потерять возлюбленного, совсем расслабилась и успокоилась. Она видела, что ее любовник излечился от комплексов, перестал страдать и мучиться бессонницей. Секс наладился как моционный ритуал — утренний и вечерний. Утренний даже имел превосходство, потому что Таня была сонной, и Мухаммед вдвойне чувствовал себя завоевателем. Расслабленная Танька была теплой, доброй, еще более податливой и покорной. Мухаммед не любил инициативных. Утренний секс предполагал развитие познавательных процессов с телом девушки. Она не противилась и лишь, хихикая, отказывалась есть использованные не по назначению банан и огурец, которые еще с ночи лежали на тарелке рядом с кроватью.

— Если бы я был художником, я бы нарисовал с тебя натюрморт. — подкалывал ее Мухаммед, с удовольствием разглядывая торчащий из нее овощ.

— Отстань, дай поспать. — притворно сердилась Танька и кидала в него мокрый огурец.

В момент броска перед глазами мужчины, как в рапидной съемке, медленным тяжелым снарядом всколыхивались огромные Танькины сиськи, и только она собиралась снова скрыться под одеялом, он объявлял ей «плен».

Игра в плен подразумевала полное обездвиживание с взятием «языка», то есть пленного. Пленными становились Танькины сиськи, которые мужчина крепко перевязывал веревками, да так, что они синели. Больно это или нет. Танька сама не понимала, поэтому громко подвывала, но освободиться не пыталась, тем более что связаны были и руки и ноги. Самым впечатляющим моментом была кульминация, когда он нежно теребил губами торчащий между веревками сосок, потом вдруг страстно всасывал в себя ареол, как вакуум, тут же смачно отпускал, и именно эта манипуляция должна была довести ее до оргазма. Сложность заключалось в том. что ей запрещалось дотрагиваться до себя и до него. Танька извивалась, как змея, но Мухаммед никак ей не помогал. Это «истязание» могло продолжаться до тех пор. пока мужчина не убеждался, что Танька испытала оргазм.

— Вот какой я молодец. — удовлетворенно вытирал мокрый рот Мухаммед. — Где ты еще найдешь такого мужчину, который может довести женщину до оргазма только поцелуями?! Трахнуть может каждый дурак, а я тебе дарю целомудренную любовь. Поцелуи должны удовлетворять женщину, если она любит. Этим можно пользоваться в проблемные дни, например при месячных или при беременности.

— Это когда я тебе запрещала в месячные?! — возмущалась Танька, растирая свои красные «дыньки».

— Я, к примеру, говорю. Ты слушай и соглашайся. Мы еще с тобой не полностью установили контакт, ты долго не можешь настроиться на меня, отвлекаешься на мысли. А должно быть так-я целую твои груди, и ты кончаешь. Вот это истинная любовная связь. Ты должна этому научиться, чтобы плотские утехи не искушали тебя в отсутствие мужчины. В следующий раз, когда я приеду, мы с тобой продолжим уроки под названием «Познай себя».

Танька ошеломленно приподнялась и сощурила глаза:

— «Приеду»?! Куда «приеду»? Ты что, уезжаешь?

Мухаммед одевался и. подглядывая в зеркало, приглаживал растрепанные волосы.

— Да. Мне домой нужно. Я уже взял билет на двадцать восьмое.

Танька поспешно вскочила с кровати и заходила вокруг мужчины.

— Ну пожалуйста, ну побудь еще со мной. Разве тебе здесь плохо? Хочешь, я рожу тебе детей, не хочешь, будем просто так жить. Ну не уезжай!

Мухаммед раздраженно цокнул языком:

— Ненавижу, когда ты ныть начинаешь! Какие дети? У меня уже есть дети! Сколько я их не видел? Ты об этом подумала? Меня и так совесть мучает, что я семью надолго оставил. Думал, на войну все спишется, но я-то уже не на войне! Пора домой. Чувствую, что пора. Не причитай, это уже решено. Послезавтра я уеду, но обязательно скоро вернусь. Не плачь.

Танька рыдала и мотала головой:

— Ты забудешь про меня! И я опять буду жить воспоминаниями. Неужели ты не понимаешь, что смысл моей жизни в тебе! Чтоб ты провалился, зачем я тебя только встретила!

Она стенала, причитала, а взгляд Мухаммеда только и следил что за ее обнаженной грудью, полной, белой и нежной, которая вздрагивала, раскачивалась и упруго подпрыгивала, отзываясь на каждое движение тела.

«Если бы эта глупая, маленькая девочка с формами взрослой женщины могла себе представить, как мне тяжело уезжать от нее. Как мне хочется каждое утро просыпаться и гладить ее молодое тело, лизать мурашки на ее груди, когда моя рука входит в ее сонную плоть. Смотреть за движением ее ресничек, когда голова ее закинута, и я держу ее за волосы, а она пытается увидеть, что я делаю с ней.

Такая любопытная, порочная и в то же время только моя; я ее развратил, я ее научил философии отношений, и она талантливая жрица любви. Как тяжело оставлять ее…»

Таня беспомощно опустилась на кухонную табуретку, схватилась за голову, и ее тяжелые груди коснулись бусинками сосков поверхности стола. Она забыла, что не одета, ее мысли были поглощены лишь внезапным отъездом Мухаммеда. Вдруг она выхватила из хлебницы большой с волнистой резьбой нож и пригрозила им:

— Лучше тебя зарезать, но не отпускать!

Бросила нож и снова зарыдала. Как она была хороша в своей обнаженной искренности…

Мухаммед вздохнул, подобрал нож и положил его на место. «Бедная девочка, мне нечего ей предложить, кроме секса», — подумал он.

«Мне нечего тебе дать и нечем удержать, кроме любви», — думала Таня.

Карина с детьми приехала в Сумгаит днем двадцать седьмого.

И там же на вокзале поняла, что совершила жесточайшую ошибку.

Их никто не встретил, хотя она предупреждала о приезде. Как она ни пыталась дозвониться из таксофона, все было бесполезно — телефоны в квартире у родителей мужа уже с утра были отключены.

На автобусной станции шли. видимо, какие-то приготовления: массивные камни, сваленные в кучу, железная арматура, металлические прутья, разбросанные кирпичи. Мимо медленно проехали две машины-бензовозы, рядом с машинами шла толпа молодых азербайджанцев, которые шумно вели себя и кричали: «Отдай нам армянина!» Было очень страшно и непонятно. Может, это обычные хулиганы или местные разборки? Но почему тогда такой гнет в воздухе и мало людей на улицах?

Карина с облегчением выдохнула, когда наконец-то добралась до своих.

Отец Мухаммеда рассказал, что с утра по городу разбрелись погромщики, которые призывают убивать армян, и он боится за свою жену.

— Мы позвонили в милицию, нам велели не волноваться, но строго-настрого запретили выходить из дома. И почему-то сразу отключился телефон. Мы ничего не знаем, в новостях ничего не говорят…

Прибежала перепуганная соседка, армянка. Рассказала, что в соседнем подъезде разгромили квартиру армянской семьи, а самих хозяев куда-то увели. Под их окнами валялась разбитая мебель, вещи, повсюду лежали огромные камни, будто привезенные с каменоломни, и куски железной арматуры. Уходя, бандиты подожгли квартиру.

Карина вышла на балкон и увидела, что во всех окрестных домах люди стоят на балконах и словно чего-то ждут. По улице шла толпа молодых мужчин, один из них в длинном черном пальто кричал в мегафон жителям домов, чтобы они сказали, где живут армяне. Люди прятались в квартирах, но те же погромщики заходили в подъезды, и начинались новые варварства. Они словно заранее знали, в какие квартиры нужно идти.

Соседка убежала в соседний подъезд к себе домой, у нее там остались мать с отцом. Квартиры связывала общая стенка, и Карине было слышно, как пожилые люди воют от страха.