Все оттенки черного

— Банк «Российский Трудовой Альянс». Отдел внешнеэкономических связей. Должность — менеджер-консультант. Теплое местечко было, а? — Старший поисковой группы Сергей Жуков двусмысленно хмыкнул в трубку. — И зарплата была как у министра, наверное. Но рай сей лопнул. Сразу же после 17 августа банк приказал долго жить. Полное банкротство. Полгода они еще как-то там трепыхались, а сейчас дела совсем плохи. С апреля почти все сотрудники — в неоплачиваемом отпуске. И Сорокин в их числе. А председатель сего обанкротившегося финансового предприятия, некто господин Корнилов, сейчас за границей. А в Москве на него дело заведено уголовное — я в прокуратуре справлялся — нарушение финансового законодательства, злоупотребление служебным положением и т. д. Они вроде бы друзья детства с Сорокиным. Корнилов его и взял к себе в девяносто четвертом году, когда банк только организовывался, пригрел под крылом, так сказать. Ну а сейчас — финита. Каждый сам за себя. А насчет их близких родственников, как ты просил, так узнал вот что…

Колосов слушал коллегу. Снова придвинул к себе свой блокнот.

— Понял. Спасибо, — сказал он, дослушав до конца «отчет о проделанной работе». — Сделаем так. Бери машину, езжай срочно к этому гражданину Белоконю Виктору Сергеевичу отчиму его. Выписывай повестку ему на завтра в прокуратуру Старо-Павловска к следователю Караулову. А сегодня вез его ко мне на Никитский и…

— Не получится, Никит. Я справки уже навел и об отчиме их. Они с Сорокиным последние несколько лет врозь живу: Разменяли квартиру, что еще от матери осталась. Да и сам Белоконь не дома сейчас.

— Так езжай к нему на работу на Смоленскую. Я сейчас Управлением охраны правительственных зданий свяжусь, попрошу, чтобы они пропуск вам заказали. Или сотрудники министерства вас там встретят.

— Он в больнице, в госпитале ведомственном, уже несколько месяцев. Лечится после автокатастрофы. Сослуживцы по телефону сказали — как жив остался — чудо. Машину-то на свалку свезли. Так мне ехать в госпиталь, Никита Михалыч?

— Не надо, я сам болящего навещу. — Колосов кашлянул. — А вообще-то многовато на одну семью инвалидов, тебе не кажется, а?

* * *

Ведомственный госпиталь располагался в Крылатском. И окна высотного корпуса, носившего весьма туманное название «Третья хирургия», открывался великолепный вид на канал и спортивные сооружения.

Виктора Сергеевича Белоконя Колосов нашел в персональной, просторной и светлой палате с цветным телевизор ром, в отделении реабилитации аж на двенадцатом этаже Отчим Сорокина был высокий, смуглый, статный мужчина лет шестидесяти. У него было худое, умное и желчное лицо.

Взгляд темных глаз под сросшимися бровями был пронзителен и вместе с тем непроницаем.

Когда Колосов вошел в палату, Белоконь, опираясь на специальную металлическую подставку, заменявшую костыли, неловкими и осторожными шагами медленно продвигался от кровати к окну, затененному легкими жалюзи. От лечащего врача, с которым Колосову пришлось вести сначала настоящую войну, прежде чем тот нехотя разрешил пропустить сотрудника милиции в неурочный для посещения больных час на территорию реабилитационного отделения, Колосов узнал, что Белоконь уже четвертый месяц находится на излечении в госпитале с диагнозом «перелом тазобедренного сустава и обеих ног». Ему лишь недавно сняли гипс. И теперь он начал «заново учиться ходить, как младенец», как сам пошутил в разговоре.

Колосов представился. Белоконь, тяжело опирающийся на свою подставку, для дополнительной страховки прислонился спиной к стене.

— Вы по поводу смерти Леры? Я знаю уже, мне позвонили с работы, — сказал он вполне спокойно. — Меня, однако, удивляет, что к бедной девочке милиция и прокуратура проявляют такой повышенный интерес.

— У нас появились основания для такого интереса, Виктор Сергеевич. — Колосов оглянулся. — Быть может, мы присядем? Вам трудно стоять. А мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.

— Прошу вас. — Белоконь указал на стул у кровати. — Что до меня, мне нужно… — Тут он и произнес с легкой ноткой шутливости в голосе ту фразу про «младенца». И Колосову сразу стало как-то не по себе. Белоконь был человеком умным, более тридцати лет, как было сказано в его характеристике, «безупречно проработавшим на дипломатической службе». Он, безусловно, знал, что именно и каким тоном уместно говорить в той или иной ситуации. И если он счел, что после первых же слов о смерти своей приемной дочери можно вот так шутливо улыбнуться, бравируя, то…

Колосов вспомнил: то же самое неприятное ощущение было у него и при общении с Еленой Львовной Ачкасовой. Метаморфоза чувств. И вот, соприкасаясь с семьей Сорокиных, он словно бы снова сталкивался с этой пока еще непонятной для себя материей.

— Ваша приемная дочь Лера Сорокина умерла от токсикоза. Причиной ее смерти стало отравление. Это выяснила подтвердила проведенная экспертиза, — сказал он сухо.

— Наркотики? — Белоконь, прищурившись, смотрел в окно, хотя непонятно, что он видел там через решетку жалюзи.

— Нет. А что, она разве была наркоманкой?

— Она была психически больной.

— Я знаю. — Колосов чувствовал, что спокойный, холодный тон давался ему все с большим трудом. — Но мы обнаружили в ее теле следы токсического вещества совсем иного происхождения.

— Значит, она покончила с собой? Что-нибудь выпила, Косте следовало бы лучше присматривать за ней. В конце концов, мог нанять платную сиделку. Где это с ней случилось? Дома, на квартире?

— Нет, на даче. В Май-Горе.

— А-а… — Белоконь половчее перехватил руками подставку. — Когда похороны?

— Я думаю, ваш приемный сын поставит вас в известности об их времени и месте.

— У меня нет сына. И Колосов посмотрел на собеседника. Белоконь по-прежнему не отрывался от окна. Но в смуглом, желчном лице его что-то изменилось.

— Как долго вы прожили с ними? — Колосов знал, чтя надо не впадать в эмоции, не задавать вопросы этому человеку таким вот тоном. Но сдерживался уже с трудом. — Кроме вас, ведь у них не было другого отца.

— Это вам Константин сказал?

— Так как долго вы знали семью Сорокиных?

— С их матерью я познакомился в семьдесят пятом году. Мы зарегистрировали брак.

— Вы оформили усыновление детей?

— Да, сразу же. Мы почти сразу должны были уехать, меня переводили на работу за рубеж. Усыновление было необходимым.

— Я понимаю, формальность…

— Нет, не только. Этого очень хотела Оксана, их мать. Я исполнил ее желание.

— Ваша жена рано умерла?

— Да. Брак наш длился пять лет. Рак. Говорят, климат усугубил. Не следовало менять умеренную полосу на жару.