Все оттенки черного
Шрифт:
Что-что, а рассказывать про Испанию Кузнецов умел. Катя не раз впоследствии вспоминала эти его рассказы…
— И с делами там, если с умом подойти, тоже легко можно устроиться, — разглагольствовал он. — С видом на жительство проблем нет, если имеешь ну хоть небольшой стартовый капиталец. Купить квартиру в Барселоне или в Севилье в три раза дешевле, чем в Москве. Опять же налог на недвижимость ниже. И потом, если ты намерен открыть собственное дело — ну хоть крошечный бар русский или ресторанчик, где предоставишь хоть одно рабочее место местным, тут же сразу тебе куча дополнительных льгот по налогообложению. И потом с испанцами дела легко вести. Они люди слова, сказал —
— Ты испанский-то знаешь? — улыбнулась Нина.
— Ну так! С преподом-частником год долбил. Признаюсь только вам: говорю ужасно, с адскими ошибками. Но люблю это дело! Иногда подумаю: мама моя родная, что плету-то! А ничего — они люди с душой, понимают, а шероховатости прощают, только по плечу хлопают, смеются. А без языка там кранты. Если уж перебираться туда насовсем, то надо в курсах быть, что у них там и как.
— Уехать, значит, хотите в Испанию насовсем? — Катя оторвалась от своих дум.
— Ну, там посмотрим. Как карты лягут. Тут у нас сейчас особой каши не сваришь.
— Все куда-то уезжают, куда-то стремятся. — Нина вздохнула. — Вы все уедете, мы одни тут среди березок и полей останемся. Вы там станете завзятыми испанцами, а мы тут дома…
—А мы вас с собой заберем, — Кузнецов выразительно посмотрел на Нину. «Ах ты господи боже мой!» — подумала Катя.
Нина под благовидным предлогом — «молока хотите?» — отошла к холодильнику. «Кокетка, Нинка, старая. — Катя от души забавлялась, глядя на эту парочку. Даже мрачный осадок, оставшийся после подслушивания в чужом саду и разговора с „человеком в тельняшке“ понемногу прошел. Он ей почти в любви публично признался, а она только глазами стреляет… Ну, надо же, совсем пропадает парень! Бедняжечка Кузнецов. И как это у них быстро, у мужчин! Сто лет с детства не виделись, знать ничего друг про друга не знали, потом только глянул за столом мельком и — раз! Зажглось ретивое.
Нет, забавные все же существа — мужчины». Кате было смешно и интересно: а что дальше из всего этого дачного романа выйдет? Кузнецов вон про испанцев толкует, а Нина тоже человек чести. С ней, если он все это так, от скуки затеял, трудно ему будет столковаться. А если что серьезное у него, то…
— Смотрите-ка, еще один к вам гость. — Владимир, отложив арбузную корку, выглянул в окно террасы.
По ступенькам крыльца, поднимался Константин Сорокин. Он успел уже переодеться. Вместо летнего бежевого костюма, в котором Катя видела его с чердака, когда он разговаривал с работягами у калитки, теперь на нем были шорты цвета хаки и белая футболка.
— Костя… проходи. Хорошо, что ты зашел… Здравствуй… Костя, — Нина поднялась из-за стола. По ее сразу изменившемуся лицу Катя поняла: да, это вам не Шурка Кузнецов с побритым затылком — простец и болтун. Это явился настоящий «друг детства», воспоминания о котором так сильны и ярки, что никакая разлука в семь лет не способна…
— Там Олег Игоревич тебя, Шурка, обыскался вконец, — сказал Сорокин холодно. — И Александре ты нужен. Она о чем-то с тобой поговорить хотела.
— Ах черт, забыл перед старухой своей отчитаться! — Кузнецов хлопнул себя по затылку, — Вот что, девочки, вы со мной делаете, забывать начал про все! Бегу, лечу. Чур,
оставить на мою долю еще полосатой ягоды. Я сейчас вернусь. Старуха моя только…— Какая она тебе старуха? — Сорокин сдвинул брови. — Выбирай, знаешь, выражения, когда говоришь об Александре Модестовне!
«Какие мы грозные стали. — Катя удивленно уставилась на „брата погибшей“. — Что за новая сцена? Этому что еще нужно? Верный рыцарь какой… Это что-то новенькое, кажется, — он и Александра…»
— Костя, ты садись, арбузы чудесные, Шура вот угостил. Из Москвы привез, — засуетилась Нина, подвигая Сорокину свободный стул. — Садись же, угощайся.
— Ас тобой, Нина, я тоже хотел поговорить. — Сорокин оскорбленно выпрямился. — Я не ожидал такого с твоей стороны. Не ожидал… Что ты до сплетен опустишься!
— Каких сплетен, что ты, Костя?
— До самых низких сплетен о моей семье о муже моей матери. Я сейчас из прокуратуры — там два лба каких-то, два скота в дерьме меня искупали… Все белье мое вывернули с чьей-то услужливой подачи. Я догадываюсь с чьей. — Сорокин бешено сверкнул на растерявшуюся Нину глазами. — И не смей мне зубы заговаривать! Ишь ты, овечка… На кой черт ты им рассказала? Они же к вам, к тебе тогда вечером приезжали. Справки про меня наводили, да? А ты и рада стараться! Рада осведомленность свою показать, да? Про Лерку, про мужа моей матери… Все сплетни досужие выложила, да? Все про меня донесла?!
— Костя, я ничего такого никому не говорила. — Тут, как отметила Катя, Нина все же слегка покривила душой. — Мы так давно с тобой не виделись, что я могу о тебе знать? За что ты на меня взъелся? Я просто…
— Ты и раньше не в свои дела совалась! А теперь я с твоей подачи должен оправдываться перед этими…
— Потише, потише! — Кузнецов встал из-за стола — лишь посуда зазвенела. — Ты что тут разорался, а? Ты что к ней пристал?
— А ты не лезь ко мне!
— Я тебе сейчас, скотина такая, так не полезу…
— Ребят, хватит, кончайте. Баста, мужики, ну! Это ж смешно просто, — подал голос Владимир. Однако Катя отметила; он и пальцем даже не пошевелил, чтобы «по-мужски» разнять ссорящихся. Как и во время припадка Сорокиной и общего смятения за столом, он и сейчас не вмешивался — сидел себе, выковыривал спокойненько черные семечки из спелой арбузной мякоти.
— Не трогай меня! Убери руки! — Сорокин попятился, но взбешенный Кузнецов сгреб его за футболку и, толкая в грудь, потащил к двери.
— Не смей на нее орать, — прошипел он. — Что, злость стало не на ком срывать? Одной Лерки тебе мало? Мало, да?
Сорокин сразу же как-то насторожился, глаза его недобро вспыхнули. Он крепко ухватил Кузнецова за запястье, отрывая его от себя, и тут… Катя услышала тяжелый вздох, обернулась и… Нина, белая как мел, прижала руку к груди и кренилась со стула набок. Катя бросилась к ней:
— Нина, что, что с тобой?
— Что-то плохо… голова кружится, темно… — Нина словно ускользала куда-то от них, от себя. — Сахара, наверное, переизбыток… Глюкозы, это бывает… Ты не волнуйся… Темно как…
Кузнецов, мигом отпустив Сорокина, ринулся к ним.
— Нинка, что с тобой?
Нина тяжело висела на Катиных руках. Она была без сознания.
— Это обморок… Наверное, обморок… это бывает так. — Катя храбрилась, но у нее дрожали губы: и верно, обморок ли это? Вспомнилась Сорокина, распростертая на траве. — Шура, куда вы ее? Куда ты ее тащишь? Осторожнее!
Кузнецов, не долго думая, не слушая никого, схватил Нину на руки и выскочил на крыльцо. Катя устремилась следом. Думала: он несет ее на воздух, чтобы она отдышалась. Но Кузнецов чуть ли не бегом ринулся к калитке.