Все против всех
Шрифт:
Итак, представляем героя нашего рассказа: Гавриил Ильич Мясников (1889–1945).
Родом он из прикамского города Чистополя, что в Татарстане. Выходец из бедной многодетной семьи. Образование — четыре класса ремесленной школы. И биография, поражающая своей незаурядностью и, если хотите, литературностью. «Какие биографии!» — восклицал Э. Радзинский, говоря о жизни и смерти многих участников российской смуты начала века. Смею утверждать: даже на этом фоне история Мясникова — явление совершенно экстраординарное.
Впрочем, судите сами. Вот что сообщает по этому поводу заведующий библиотекой НИПЦ «Мемориал» Б. Беленкин (г. Москва):
«В 1905 г. Мясников едет в Мотовилиху и поступает на знаменитый пушечный завод.
Здесь он прожил четыре с половиной года и начал свою революционную деятельность: вступил в РДСРП(б), участвовал в „эксах“ и вооруженном восстании (1905 г.), там же его избили до полусмерти казаки и в первый раз арестовали. Первый побег — в 1908 г. Далее — череда арестов, побегов, переездов по чужим документам. С 1914 по март 1917 г. Мясников отбывает заключение
После нескольких недель на посту заместителя директора Мотовилихинского завода его арестовывают, но двенадцатидневная голодовка протеста приводит к освобождению. Живя в Москве без права покидать город, продолжает оппозиционную деятельность. В 1923 г. — снова арест, и после раздумья, куда выслать — в Минусинск или Берлин — ОГПУ останавливает свой выбор на последнем.
В Берлине Мясников не сбавляет политической активности, сходится с местными „левыми“. Между тем в Москве ОГПУ активно разрабатывает дело „Рабочей группы“, почти ничем не проявляющей себя оппозиционной организации, по сути, партии, которую еще весной 1923 г. пытался создать Мясников (об этом — ниже. — Д.С.). В сентябре арестовано свыше 20 человек, к октябрю основной этап следствия закончен. В начале ноября Мясникова заманивают в Москву и арестовывают.
Длительная голодовка протеста, попытка самоубийства, полный отказ от участия в следствии — все это заканчивается трехлетним тюремным сроком, по отбывании которого ему немедленно дают новый, такой же. Но: вскоре почему-то, зная склонность Мясникова к побегам, заменяют тюремный срок ссылкой в: Ереван. Оттуда он снова бежит — на сей раз в Иран — в ноябре 1928 г. Следует пребывание в иранских, а затем турецких тюрьмах, но, благодаря усилиям возникшего в Германии „Комитета помощи Мясникову“, турецкие власти отменяют приговор — четыре года тюрьмы. Мясников получает въездную визу во Францию.
Первые годы в эмиграции Мясников пытается играть политическую роль среди местных „левых“, но суд по случаю кражи у него рукописей, провал ряда начинаний, арест и угроза высылки из Франции сводят на нет его политическую деятельность. До конца тридцатых годов он: пишет трактаты, разоблачающие „предательскую политику и идеологию Сталина, Троцкого, Бухарина и других бывших и настоящих советских лидеров“. Единственный источник дохода во Франции — физический труд на разных, обычно небольших, предприятиях. Во время немецкой оккупации его арестовывают, и в течение года он находится в гитлеровских концлагерях. Совершив очередной побег (чем не кандидат в книгу рекордов Гиннеса! — Д.С.), до освобождения Парижа союзниками Мясников живет по чужим документам. С 1929 по 1939 г. он неоднократно обращается в советское представительство с просьбой разрешить ему снова вернуться в СССР: скорее всего, все эти обращения (исключая, может быть, последнее, в 1939 г.) занимали какое-то место в игре, которую он вел против политического режима в СССР. В конце 1944 г. советское представительство сообщило Мясникову, что такое разрешение наконец получено, и в январе 1945 г. он возвращается в Москву. Последовал арест, девять месяцев следствия, суд и расстрел (16 ноября 1945 г.)».
Вот такая биография. Ни один писатель такую судьбу специально не придумает, а если и придумает, не поверят, скажут, что чересчур много майн-ридовщины.
Хочу особо обратить внимание читателя вот на что. Вскользь упомянутые Б. Беленкиным оппозиционная активность 1921–1922 годов и «Рабочая группа» отнюдь не заслуживают скороговорки: это было совсем не рядовое явление в политической жизни тогдашней Совдепии, а по ряду признаков их можно считать и вовсе уникальными. Присмотримся поближе.
1921 год, если помните, был годом Кронштадта и антоновщины, Урало-Сибирского восстания и сплошной мелкобуржуазной (читай крестьянской) контрреволюции, которая «страшней Деникина, Колчака и Врангеля, вместе взятых» (В. И. Ленин). И еще: год приснопамятной внутрипартийной дискуссии о профсоюзах, роль которой в становлении тоталитаризма в нашей стране общеизвестна. То, что все ведущие политические силы (и персоналии) внутри ВКП(б) схлестнулись в ходе этой дискуссии насмерть (и свою последнюю, по сути уже пиррову победу на ней одержал Ленин), тоже общеизвестно.
А вот то, что практически не помнит никто: помимо столичных «зубров» в этом своеобразном политическом рестлинге участвовал еще один политик Г. И. Мясников.
Участвовал со своей не совпадающей ни с чьей программой, с претензиями на право говорить на равных с вождями партии (и если хотите, на власть в соответствующих масштабах). Отметим: Мясников был единственным в тогдашней России, а в дальнейшем — и в СССР региональным лидером, бросившим такой вызов как Ленину (самому!), так и уже дышащим ему в затылок преемником. Воистину наш родной Урал вновь отличился!
Могут возразить: ну и что, просто мания величия провинциального мини-фюрера.
Позвольте не согласиться, и вот почему. Как вы уже помните, 1921 год для Мясникова был годом старта в его двадцатичетырехлетней борьбе с режимом. Борьбе, которую
он начал раньше Троцкого (тот еще у власти), раньше Бухарина и Рыкова (те еще вполне лояльны, считают себя фигурами номер один и ни о чем таком не помышляют), раньше памятных разоблачений Ф. Раскольникова, И. Рейсса и В. Кривицкого, раньше легендарной подпольной организации М. Рютина. И что важнее всего, отнюдь не в качестве одиночки. «Рабочая группа» Мясникова действительно была первой (де-факто) политической оппозиционной партией, возникшей на территории СССР после его образования; причем партия эта по замыслу должна была стать инструментом озвучивания политических притязаний Ильича № 2 на власть (точно так же Ильич № 1 создавал свою «партию нового типа» и с той же целью).Чувствуете замах? Можно смело утверждать, что ничего подобного потом не будет до самой перестройки. А если учесть, что это региональная инициатива, то следует признать: вызов был для верхушки ВКП(б) серьезнейший, и отнеслись в Москве к нему вполне адекватно.
И еще одна характерная деталь, говорящая о размахе мясниковского начинания и о небезуспешности многих его инициатив. Вспомните немецкий «Комитет помощи Мясникову». Это уже уровень, как тогда говорили, в мировом масштабе: не каждому руководящему деятелю Коминтерна такая честь выпадала. Во всяком случае, про комитет помощи Ленину слышать что-то не приходилось. А то, что этот комитет сумел повлиять на турецкую Фемиду (в те годы в Турции коммунистов зашивали в мешки и выбрасывали в Черное море) и добиться не просто смягчения приговора, а его отмены, говорит само за себя. Выходит, комитет был весьма влиятельный, и такой вряд ли стали бы собирать для спасения мелкого провинциального параноика.
Мясников в Берлине явно времени даром не терял. В этой связи для нас особенно интересны истоки карьеры этого безусловно незаурядного человека. А они со всей неизбежностью возвращают нас в 1918 год, к роковой ночи с 12 на 13 июня. Дело в том, что вся жизнь Мясникова до этой ночи — в общем-то преамбула. «Эксами», побегами могли тогда похвастаться многие. А вот убийство Михаила — это входной билет Мясникова в большую Историю.
И тут нам на помощь приходит: сам Мясников. В 1935 году, находясь на полулегальном положении во Франции и испытывая необходимость в создании своего рода собственной апологии, а может, для своих сторонников, Мясников написал так называемую «Философию убийства», уникальнейшее произведение, раскрывающее для нас многие темные места истории. Это не мемуары в привычном смысле этого слова, а нечто вроде своеобразного «самоаналитического этюда» на 429 страницах. В 1940 году Мясников отправил свой труд: Сталину. Поворот сюжета, однако! А в 1945 году сия рукопись стала томом следственного дела Мясникова. Что интересно, на допросах Мясникова его «Философия» в вину ему ни разу не ставилась. После приведения приговора в исполнение рукопись, против обыкновения, не сожгли, а сохранили в спецхране; о ее существовании долгое время было известно лишь благодаря интервью экс-консула СССР в Париже Л. Тарасова на страницах журнала «Огонек» в 1966 году.
Рукопись имеет подзаголовок: «Как и почему я убил Михаила Романова». Учитывая явно апологетический характер всего сочинения, нетрудно сделать вывод: именно факт пермского убийства был для Мясникова ключевым в оценке собственного жизненного пути. Живя в парижском подполье, под угрозой мести и со стороны монархистов, и со стороны НКВД, оттесненный в качестве антисталинского оппозиционера гораздо более крупнокалиберными фигурами, типа Троцкого или Зиновьева и Каменева, Мясников гордо заявляет: я убил Михаила — только так и не иначе, никаких «великих князей» и прочая! Я сделал это сам — и еще до Екатеринбурга! И это мой главный вклад в революцию!
Сами понимаете, читать такие откровения приходится далеко не каждый день. У меня возникает лишь единственная аналогия с мемуарами В. Пуришкевича, где он подробно описывает, как убивал Распутина. Поэтому для нас мясниковский «самоанализ» представляет огромный интерес. Что же там мы встречаем?
Фактологического материала в «Философии убийства» немного, и он не бесспорен.
Мясников сообщает о каком-то заговоре с целью освобождения князя и о том, что в связи с этим глава Пермской ЧК Ф. Лукоянов (наш старый знакомый) расстрелял некоторое количество рабочих, по партийной принадлежности эсеров и меньшевиков. Явное вранье! Лукояновские расстрелы, судя по документам, имели место много позже описываемых событий, а что касается рабочих левой партийной принадлежности, якобы организующих заговор в пользу монархии, это уже даже не смешно. Мясников еще упоминает какого-то унтера, который ему тет-а-тет перед расстрелом что-то на сию тему сообщил, и приводит кое-что из разговоров городских обывателей. То есть откровенный блеф, да еще с неясной целью. Не в этом состоит ценность мясниковского «шедевра».
Главное, на мой взгляд, сосредоточено в двух отрывках. В одном из них Мясников описывает свою палаческую инициативу. Предоставим слово самому Гавриилу Ильичу:
«Это надо сделать так, чтоб и голову контрреволюции снять, и Советскую власть оставить в покое. Если будет нужно в угоду буржуазии Запада, в целях избежания столкновений, найти виновника, ответственного за этот акт, то я предстану перед судом и возьму на себя всю ответственность: Это единственный путь: Но как делать? Если пойду в номера и просто пристрелю Михаила, то кто поверит, что я, член ВЦИК, действовал без предварительного обсуждения с верхами? Не поверят.
Будут шуметь, и вместо того, чтобы убрать эту падаль с дороги революции, может случиться, что труп Михаила будет превращен в баррикаду мировой буржуазии: Есть опасность осложнений, и приму это за установленный факт. Но есть и опасность: оставить в живых эту пакость. Итак: убивать опасно, а не убивать еще опасней.
Как быть? А что, если взять да и „бежать“?»