Все способные держать оружие…
Шрифт:
– Ого!
– Ого – И тем не менее: именно благодаря блестящей работе видеорепортеров война, кровопролитие, смерть – превратились в спортивное состязание. Ты за кого болеешь: за японцев или за немцев? И так далее…
– Мальчики, дайте я скажу…
– Молчи, женщина. Видишь: мужчины спорят. Мысли делят. Не каждый день. Явление.
– Нет, вы все правильно говорите. А что взамен?
– Не знаю. Но мы потакаем смертному греху: любопытству. Причем, как правило, праздному любопытству. И это повод пораскинуть мозгами.
– Я понял. Ты хочешь перевестись на другой факультет и готовишь речь перед деканом.
– Я не хочу
– Вкладывать персты в раны.
– Да нет никаких ран! И Христа тоже нет перед нами, вот в чем беда…
Так они могли до бесконечности. Они – и еще философы.
Подошел официант, Зойка заказала долму, и я тоже заказал долму. Мне было все равно, что есть. Тедди не появлялся и не звонил. – Вот такой он, – сказал я.
– Да, – она развела руки, будто выпускала птицу. – Я уже обратила внимание.
– Тебе налить еще?
– Налей. Очень хорошее вино. Здесь оно всегда хорошее. А что у тебя все-таки случилось дома?
– Ничего особенного. Не хочу мозолить матери глаза, вот и все. После… нет, все это чушь. Все это чушь, Зойка. Jazz. Все это jazz. Пойдем потанцуем?
– Мне нужно съесть вот это. А это выпить. Иначе из меня танцор, как из мыла затычка. Зря ты не собираешь антикву. Этот кувшин очень украсил бы твою комнату.
Давай, я тебе его подарю.
– Он будет очень глупо смотреться в каюте.
– Он будет замечательно смотреться в каюте! Ты просто ничего не понимаешь в таких вещах.
– Тогда подари, – сказал я.
– Вот, – сказала она. – От всего сердца.
– Спасибо…
Мы доели долму. Порции были небольшие: чтобы не перегружать танцоров. Если вы хотели здесь именно поесть, надо было предупредить официанта, и тогда он принес бы настоящие порции. Как полагается, мы посидели несколько минут неподвижно и выпили еще по полбокала «Черных глаз». Вернулся оркестрик, вышел Керем. Они заиграли «Скорый поезд опаздывает навсегда».
– Пойдем?
– Пойдем… – я встал, подал Зойке руку.
– Уже легче? – спросила она потом.
– Да.
– Это пройдет. Это всегда проходит.
– Сложно мы живем, – сказал я.
Тедди так и не пришел. Мы прождали его до десяти. Зойка больше со мной не танцевала, ее подхватили ребята-журналисты. Я сидел, медленно пил вино и медленно пьянел. Становилось все жарче. На всякий случай (вдруг мне не захочется возвращаться?) я оставил на столе десятку и отошел к выходу покурить. Здесь была маленькая выносная стойка для таких, как я, или для тех, кто просто проходит мимо. Таких было много. Я как-то пытался обойти за вечер все рестораны, ресторанчики, кофейни и подвальчики на Каракёй, но у меня ничего не получилось.
Было очень светло, отовсюду неслась музыка. В пивной «Медведь» хором пели немцы.
Две полицейские машины стояли посредине площади. Наряды скучали. На Каракёй редко что-либо происходит.
Медленно проехала извозчичья пролетка. В ней стоял Ганс Айсман, знаменитый комик, и что-то произносил в пространство. Его облепили четыре девушки. Он возвышался над ними, будто выныривал из волны.
Мне остро захотелось искупаться. С наступлением темноты совсем не посвежело, даже наоборот. Возможно, близилась гроза.
– Хотите стаканчик, эфенди? – предложил бармен за выносной стойкой. – Чем возвращаться в темень и духоту – смотрите, какое небо!
Я посмотрел. Неба не было видно совсем.
– Давайте, –
согласился я. Напьюсь. – Ваше здоровье, эфенди.– И ваше, и всех ваших близких…
Стаканчик был мизерный, но виноградная водка в нем – очень крепкая. И очень ароматная.
Потом я вернулся. Скулы у меня одеревенели. Зойка сидела за столиком журналистов. Кто-то еще подсаживался. Она, как всегда, стягивала народ.
– Хочешь потанцевать? – спросил я одну из отодвинутых журналистских девочек.
Она согласилась. Ее звали Тина. Она приехала недавно из Симферополя.
– Зоя с вами? – спросила она.
– Скорее наоборот, – сказал я.
– Вот как?
– Да. Я ее раб… – я врал, но даже как-то не слишком врал. По-настоящему соврать не получалось. – Я проиграл ей два месяца личной свободы.
– Проиграли?!
– В карты. Она слишком хорошо играет в карты. Я не знал. Не думал, что так вообще можно играть. – А… э-э…
– У нее есть друг. Если вас интересует именно это. Он скоро придет сюда и разрушит ее чары.
– А у вас? Кто-то есть тоже?
– Не знаю. Кажется, нет.
– Разве можно этого не знать?
– Иногда так получается. Вот у вас – есть? Она оглянулась через плечо.
– Кажется, я вас понимаю…
– Нет, – сказал я. – Вовсе не то, что вы подумали.
Год 1961. Зден 31.08. 20 час. 45 мин. База «Саян». Ракетный капонир
Я не сразу понял, что именно вижу перед собой, и с минуту, не меньше, всего лишь тупо всматривался в открывшуюся мне картину. Перед глазами была зеленого цвета заиндевевшая металлическая стена в строчках точечных сварных швов, в стене зияли люки, к люкам тянулись разноцветные шланги, вздрагивающие от внутренней пульсации. Висели гроздья проводов. В пространство между концом трубы, из которой я очень осторожно высовывался, и зеленой стеной – неширокое такое пространство, рукой не дотянуться, но не дотянуться совсем чуть-чуть – слева врезался безумный белый свет. Пар от дыхания пылал в этом свете… Я лежал и смотрел, и пытался понять, что же я перед собой вижу такое странное и что вообще мне дальше делать. Наконец, дошло: это была ракета, но не лежащая в лотке на спине траспортера, как ей положено, а стоящая вертикально, в позиции готовности к пуску. Я понял это и внезапно успокоился.
Сзади меня тронули за сапог. Капитан. Отлично. Я высунулся до плеч и огляделся.
От трубы вниз шел РЯД железных скоб, окруженных крупноячеистой предохранительной сеткой. Точно такая же лесенка вела и вверх. Я перевернулся на спину, взялся за скобу над трубой – она была мертвенно-стылой – и осторожно вытянул свое тело наружу. Отцепил от ноги тросик. Передвинул кобуру со спины на живот. Проверил, как ходят в ножнах ножи. Сумку с автоматом, гранатами и патронами оставил пока в трубе: капитан спустит.
Скоб оказалось двадцать четыре. Они оканчивались метрах в двух над полом. Я повис на последней и носками ботинок дотянулся до бетона.
Теперь можно было осмотреться.
Ракета покоилась не на полу, а на массивном треножнике, выкрашенном в красный цвет. Нижний край ее дюз, черных снаружи и золотистых изнутри, находился на уровне моего плеча. Под дюзами лежала решетка, закрывавшая широкое отверстие в полу. Похоже, что называемое мною «полом» было всего-навсего нешироким выступом, круговым балкончиком над еще черт знает какой бездной…