Всё взять и смыться

Я скептически хмыкнула и возразила самой себе:

– Случайность - это, когда неприятность случается один раз. А если они следуют одна за другой, как в моем случае, то это уже закономерность. Разве не меня с завидным упорством пытались уже несколько раз убить? Нет, только неприятной случайностью это объяснить нельзя.

Я повздыхала немного, искренне себя жалея, и снова вернулась к событиям последних дней:

– Все эти происшествия кажутся особенно страшным именно оттого, что я ставлю их в ряд. Каждое по отдельности можно толковать по разному, но вместе они выглядят так, будто кто-то очень хочет моей смерти и всеми силами пытается отправить меня на тот свет.

От этой мысли стало зябко, я нервно передернула плечами и тоскливо подумала:

– Знать бы ещё причину такой страстной ненависти к себе. Кого и чем я могла так достать, что он решил извести меня?

Я порылась в памяти, пытаясь откопать в ней хоть какие-то крупицы воспоминаний, которые помогли бы найти ответ. Ничего путного я там, конечно, не обнаружила и вскоре бросила это бесполезное занятие. Да и что можно было откопать, если я ничего не помнила? Абсолютно ничего! Память была девственно чиста, как белый лист бумаги. Последние дни я узнавала жизнь заново. Все мои воспоминания в действительности были и не воспоминаниями вовсе, а историями, которые мне рассказывали окружающие. Я слушала эти рассказы, они ложились на чистый лист моей памяти и превращались в мои собственные воспоминания. Любой, при желании, мог заполнить мою память по своему усмотрению, нужно было только сочинить подходящую историю и как можно убедительнее изложить её мне. Но этих рассказов конечно же было слишком мало, что б воссоздать полную картину моей жизни, их не хватало даже на то, чтобы заполнить пробелы последних дней.

Меня беспамятство очень угнетало, но Глаша была уверена, что это явление временное, вызванное сильным испугом.

– Что-то ты увидала, касатка моя, такое, чего выдержать не смогла. Вот и ушла в себя. Не хочешь ты этого помнить, потому и не помнишь. Но, верь мне, вечно так продолжаться не будет. Наступит миг или событие какое и ты все вспомнишь. Отдохнет твоя головка немного и вспомнишь.
– уверенно говорила она.

Мне очень хотелось, чтоб пророчество бабы Глаши сбылось. Вообще-то, сомневаться в её предсказаниях оснований не было. Она слыла отменной травницей, знахаркой и немного колдуньей. Распознавать травы её научила мать, а та получила свое умение от своей матери. В их семье женщины всегда умели лечить травами и заговорами. Слух о необыкновенном Глашином умении шел по всему району. Другая на её месте давно бы поставила дело на поток и деньги лопатой гребла, Глаша же лечила неохотно, помнила, как её бабку уже в весьма преклонном возрасте за знахарство и шарлатанство осудили и по этапу отправили. Сейчас, конечно, времена другие, но страх перед властью по-прежнему жил в ней, поэтому лечила она только самых тяжелых из тех, кто приезжал к ней.

Тяжелым Глаша не отказывала, лечила, но денег не брала. Отмахивалась и говорила:

– Не мой дар, божий! Его и благодарите!

Те, кто приезжал к Глаше, обычно знали об этой её особенности и вместо денег привозили продукты.

Вот и от меня Глаша не отказалась, взялась лечить не только рану на голове, но и душу. Изо дня в день, не уставая и не раздражаясь, она рассказывала, повторяла, уговаривала, увещевала. Я молчала, слушала и... сомневалась. Собственного понимания событий у меня не было, воспоминания отсутствовали, а страх от пережитого делал меня замкнутой и недоверчивой. Глашины доводы звучали, конечно, вполне убедительно, но так ли все обстояло в действительности? Этого я не знала! И сейчас не знаю! Как не знаю я и того, мои ли имя и фамилия значатся в паспорте, который я нашла в кармане вязаной кофты, бывшей на мне в день покушения.

Я протянула руку, достала паспорт и принялась разглядывать в предрассветном сумраке. Бодайло Альбина Ивановна, 1968 года рождения. Ну, и сочетание! Имечко-то с претензией, а вот фамилия подкачала! Я прислушалась к себе, стараясь ощутить себя Альбиной Бодайло, но ничего не почувствовала. Имя жило само по себе, а я существовала совершенно отдельно. С таким же успехом я могла бы называть себя Аллой, Татьяной, Викторией или ещё как-то. Не одно из этих имен не казалось мне ни родным, ни привычным. И вообще, Альбина ассоциировалась у меня с белобрысой особой, с бесцветными бровями и ресницами, а фамилия Бодайло вызывала перед глазами образ коренастой фигуры с мощными плечами и необъятной талией. Ничего общего со мной эти образы не имели и я с раздражением задавалась вопросом, чем думали мои родители, нарекая свою хрупкую смуглолицую малютку дурацким именем Альбина. А может у них была неизъяснимая тяга к парадоксам и они меня так нарекли именно из-за моей внешности? По контрасту, так сказать! Мол, родилась смуглянка с черными волосами, а будет зваться Альбиной. Кайф! Хотя, если честно сказать, мне такое объяснение не очень нравилось, потому что выставляло моих родителей полными придурками. Думать так о них не хотелось и я возвращалась к мысли, что имечко не мое и мне его подсунули позднее. Правда, с фотографии на паспорте смотрело мое собственное лицо, но меня это ни капли не убеждало. Подозрительность настолько угнездилась во мне, что я не верила ничему, в частности и тому, что этот паспорт мой.

Когда Глаша в очередной раз начинала мне что-то говорить, я согласно кивала головой, а внутренний голос между тем шептал мне, что все может обстоять совершенно иначе. Он убеждал меня, что может существовать другое объяснение всему происшедшему, а тогда и паспорт с моей фотографией, и рассказы бабы Глаши, и даже она сама-всего лишь плод чьей-то злой воли. Он нашептывал мне, что ничего нельзя принимать на веру, ведь пользуясь полным отсутствием памяти, мне можно рассказать любую байку. Не знаю, почему мне в голову приходили такие мысли, может я по природе подозрительна и страдаю манией преследования, может это было результатом испуга и невозможности понять происходящее. Я гнала эти мысли прочь, объясняя их следствием травмы головы и расстроенными нервами, но они приходили снова и снова и мешали мне с полным доверием отнестись к бабе Глаше. Иногда верх брал здравый смысл и тогда я задавала себе вопрос: зачем Глаше врать? Разумного ответа не находила и оттого запутывалась в своих рассуждениях ещё больше. Баба Глаша выглядела такой домашней и уютной, так заботливо ухаживала за мной, что, глядя на нее, становилось стыдно за такие черные мысли. Однако, стоило мне остаться в одиночестве, как подозрения опять возвращались. Особенно тяжело приходилось по ночам, когда, лежа без сна, я скрупулезно перебирала их в голове, пытаясь разобраться в своих сомнениях и понять, что же я могу принимать, как истину. После долгих мучений, я, в конце концов, пришла к выводу, что могу доверять только тому, что знаю наверняка. А так как единственное, в чем я могла быть твердо уверена, так это в том, что жива и ничего не помню, то именно от этого я и решила отталкиваться в своей новой жизни.

Но теперь, после событий минувших дней, слова бабы Глаши приобретали черты грозной реальности. От одной этой мысли стало тоскливо и жалко себя до слез. Захотелось уткнуться носом в уютную жилетку и вволю выплакаться, но я точно знала, что такой жилетки в природе не существует, каждый выкарабкивается в одиночку. Так же хорошо я понимала бесполезность слез, да и мне ли, не одну ночь проплакавшей в подушку от бессилия и обиды, не знать этого! Нет, я уже уяснила, что горю помогают не слезами, а действием, поэтому упрямо тряхнула головой и громко сказала:

– Хватит хныкать, делом займись! Сидя на полу, много не узнаешь! Ну-ка, быстренько собирайся и дуй к Стасу!

Как ни странно, собственные слова подействовали на меня ободряющеюще, я смахнула слезы, вскочила на ноги и принялась с энтузиазмом растаскивать баррикаду.

Времени это заняло много, особенно долго пришлось потеть над развязыванием узлов. Накануне, я со страху затянула их на совесть, совершенно не думая о том, что утром нужно будет распутывать. Оттащить в комнату кресла и посуду труда не составило, а вот тумбочку я решила на привычное место не возвращать. Посчитала нецелесообразным попусту надрываться и тащить эту тяжесть в комнату, если потом опять придется возвращать её назад. В общем, приткнула этот неподъемный предмет меблировки в прихожей возле стены и утешила себя тем, что, гостей принимать не собираюсь, а сама, ввиду своей необыкновенной худобы, легко протиснусь в любую щель.

Мебель по местам я расставила и узлы распутала, а квартиру, тем не менее, покинула через черный ход. Предполагала, что у подъезда меня могут сторожить, а это был, хоть и ничтожный, но шанс удрать незамеченной. Добежав проходными дворами до улицы, тормознула частника и объяснила, куда ехать.

На углу Весенней вышла из машины, попросила подождать немного и зашагала в сторону магазина одежды. Я решила забрать свои вещи. Не дело это, бросать на ветер добро, за которое деньги плочены, да и сменная одежда нужна, не ходить же изо дня в день в одном и том же.

Была уверена, что в нем меня встретят без особой приветливости и потому приготовилась к небольшому скандальчику, но все обошлось мирно. Давишняя продавщица сразу узнала меня и без возражений извлекла из подсобки пакеты. Я рассыпалась в благодарностях, она ответила мне кислой улыбкой, после чего я покинула магазин и через несколько минут уже ехала к дому Стаса.

Глава 9

Дверь открыла Мария Ефимовна с покрасневшими глазами и опухшим от слез лицом.

– Что случилось?
– выдохнула я.

Первое, что пришло на ум при виде заплаканой тети Мани, было страшное подозрение, что у похитителей неожиданно изменились планы и они убили девочку.

– Галя погибла.
– всхлипнула тетя Маня.

Я так была поглощена мыслью о возможном несчастье с ребенком, что не сразу сообразила о ком идет речь. А когда до меня дошло, выпалила:

– Когда?

– Позавчера вечером.
– проговорила Мария Ефимовна и эти простые слова послужили толчком к новым рыданиям. Она залилась слезами, а я совершенно неожиданно для себя шагнула вперед, обхватила её обеими руками и крепко прижала к себе. Старушка уткнулась лицом мне в грудь и перемежая слова бурными всхлипываниями, запричитала: