Все закручено
Шрифт:
Я знаю. Знаю, что вы думаете. А как же маленький мальчик, которого ты представляла? Красивый идеальный малыш с темными волосами и улыбкой, которую ты так любишь?
Правда в том, что нет никакого мальчика. Еще нет. Прямо сейчас это всего лишь скопление делящихся клеток. Ошибка, которая стоит у меня на пути и на пути жизни, которая должна у меня быть.
Не знаю, сможем ли мы с Дрю вернуть то, что у нас было, но я знаю, что рождение ребенка, с которым он не хочет иметь ничего общего, тоже не принесет мне никакой пользы. И все станет намного легче.
Как
Вы думаете, что это делает меня холодной сучкой, не так ли?
Да… что ж… думаю, вы правы.
Голос Билли осторожный. Нерешительный. Словно не хочет спрашивать, и еще меньше хочет услышать ответ.
— Ради него? Ты собираешься сделать аборт из-за него?
Вытираю слезы со щек. Я даже не знала, что плачу.
— Я не могу сделать это сама. Одна.
Все к этому всегда и возвращается, так?
Билли хватает меня за руку.
— Эй. Посмотри на меня.
Я смотрю.
У него светятся глаза. Нежностью. И решительностью.
— Ты не одна, Кейт. И никогда не будешь одной. До тех пор пока я дышу, ты не одна.
Я прикусываю губу. И медленно качаю головой. И из-за кома в горле мой голос становится хриплым и слабым.
— Ты же знаешь, что я имею в виду, Билли.
И он знает. Билли понимает лучше, чем кто-то другой, потому что он там был. Он знает, как это было тяжело, как от этого плохо. Все те вечера, которые мы проводили вместе, ели мороженое или ходили в кино, и оставляли мою маму одну в пустом доме.
Все награждения или торжество на выпускном, когда лицо моей матери светилось от гордости, но в ее глазах была печаль. Потому что ей было не с кем это разделись.
Каждый праздник — Новый Год, День Благодарения и Пасха — когда я не могла приехать из колледжа, и плакала у Билли на руках после разговора с ней по телефону, потому что меня убивало, что она проводила дни в одиночестве.
Билли был свидетелем всего этого.
А Амелия. Он видел, как борется его тетя — финансово, эмоционально — пытаясь одна исполнять роль двоих родителей для него и Долорес. Он видел, как она встречалась с разными парнями, в поисках мистера Правильности, который так и не появился.
Их жизни были анти-жизнями. Я никогда не хотела такой жизни.
И вот я здесь.
Билли кивает.
— Да, Кэти, я знаю, что ты имеешь в виду.
Я сильно тру глаза. Расстроенная. Сердитая… на саму себя.
— Мне просто надо принять чертово решение. Надо придумать план и придерживаться его. Я просто… — Голос надрывается. — Я просто не знаю, что делать.
Билли глубоко вздыхает. А потом встает.
— Ладно. Пошло оно все! Пойдем.
Он идет за угол и ныряет в шкафчик под кухонной мойкой. Понятия не имею, что он там ищет.
— Ты о чем? Куда пойдем?
Он вылезает, держа в руках отвертку.
— Туда, где наши проблемы до нас не доберутся.
Билли въезжает на парковку. Фары освещают здоровый темный знак.
Видите?
РОЛЛЕРДРОМ.
Мы выбираемся из машины.
— Не думаю, что это хорошая идея, Билли.
— Почему, нет?
Мы подходим с торца здания. Вот вам совет, о котором я узнала в молодости: когда вы двигаетесь в темноте, или
сбегаете от копов через лес? Шагайте по-журавлиному. Это убережет ваши икры и ладони рук от вселенской боли.— Потому что мы уже взрослые. А это взлом и проникновение.
— Когда нам было по семнадцать, это тоже было взломом и проникновением.
Мы подбираемся к окну. Я едва могу разглядеть лицо Билли в лунном свете.
— Знаю. Но не думаю, что теперь Шериф Митчел даст нам быстро уйти.
Он фыркает.
— Ой, пожалуйста. Амелия сказала, что Митчел уже закис тут от скуки с тех пор, как мы уехали. Он готов убить за какую-нибудь шумиху. Дети сегодня… слишком ленивые. В их вандализме нет креативности.
Погодите. Что?
Давайте вернемся на секундочку назад.
— Что ты имеешь в виду «Амелия сказала»? С каких это пор Амелия болтает с Шерифом Митчелом?
Билли покачал головой.
— Поверь мне, ты не захочешь это знать.
Он поднимает вверх отвертку.
— Ну как? Или ты уже утратила былую хватку?
Во второй раз за вечер, я принимаю его вызов. Я выхватываю у него отвертку и подхожу к окну. И через двадцать секунд мы внутри.
О, да, моя хватка при мне.
Роллердром был нашим местом: забраться туда после закрытия, было нашим фирменным развлечением. Безделье — мать пороков. Так что — ради Бога — позаботьтесь, чтобы у ваших детей было хобби.
Через десять минут, я уже лечу по скользкому полу на роликах, что дают в прокат.
Это удивительное чувство. Как плыть по воздуху — крутиться на больших пышных облаках.
Стерео система играет великие хиты восьмидесятых. Билли прислонился к стене, покуривая травку и выдыхая дым в открытое окно.
Он делает глубокую затяжку. И выпускает белый клубок дыма, а потом говорит:
— Знаешь, ты могла бы поехать со мной в Калифорнию. Откроешь свой магазин. У меня есть друзья — парни с деньгами — они вложатся вместе с тобой. Мои друзья — твои друзья. Mecasaessucasa — и все такое.
Я останавливаюсь и думаю над его словами.
— Вообще-то это означает «Мой дом — твой дом».
Билли хмурит брови.
— О, — пожимает он плечами. — У меня всегда были проблемы с испанским. Сеньорита Гонсалес меня ненавидела.
— Это потому что ты склеил суперклеем ее шпицев.
Он хихикает, вспоминая об этом.
— О, да. Классно тогда было.
Я тоже усмехаюсь. И делаю поворот, которому позавидовал бы любой олимпиец по фигурному катанию. Песня сменяется на «Никогда не говори прощай» Бон Джови. Эта песня играла у нас на выпускном.
Поднимите руку, у кого тоже была эта песня. Уверена, что эту песню хоть раз крутили на выпускном в каждой школе Америки после 1987.
Билли выкидывает сигарету. А потом подъезжает ко мне. Протягивает руку, строя из себя Битлджуса.
— Прошу?
Я улыбаюсь и беру его руку. Кладу свои руки ему на плечи, и пока Бон Джови распевает о прокуренных комнатах и утерянных ключах, мы начинаем двигаться.
Рука Билли лежит на моей пояснице. Я поворачиваю голову и прижимаюсь щекой к его груди. Он теплый. Его фланелевая рубашка такая мягкая и пахнет марихуаной и землей… и домом. Я чувствую его подбородок на своей макушке, когда он тихонько меня спрашивает: