Все звуки страха (сборник)

Семф торопливо заговорил. Конец стремительно приближался.

— Ты приговорил не только меня. Ты приговорил их всех. Ведь безумие дух самой жизни. Сила жизни. Можно загнать ее в бутыль- Можно. Как славно! Нужен тебе самый что ни на есть гений — взял да и откупорил. И к такой жизни ты приговорил их на веки вечные. Причем во имя любви.

У Линаха вырвался звук, что вполне мог быть словом.

Но Проктор тут же втянул его обратно. Семф коснулся ладони своего палача чем-то дрожащим, что вполне могло быть рукой. Нежность и тепло перетекали из пальцев.

— Мне жаль тебя, Линах. Ты так и не стал человеком. Вот в чем твое проклятие. Этот мир создан для борцов. А ты так ничему и не научился.

Линах молчал. Он думал только о той прокачке, что теперь будет длиться всю вечность. Раз запущенной прокачке и уже никакими силами не обратимой.

— Сделаешь мне памятник? — спросил Семф.

Линах кивнул:

— Все как положено.

Семф мягко улыбнулся:

— Тогда сделай его им. Не мне — им. Ведь это я изобрел им на погибель эту проклятую бутыль. Так что мне памятник ни к чему. Выбери кого-нибудь. Не самого важного и значительного. Просто того, чей облик им все-все подскажет. Когда найдут и поймут. Возведи этот памятник в мою честь. Сделаешь?

Линах кивнул.

— Так сделаешь? — повторил Семф. С закрытыми глазами кивка он увидеть не мог.

— Да. Сделаю, — ответил Линах.

Но Семф уже не слышал. Пронос пошел в ход и быстро закончился. Линах остался наедине с безмолвным чернеющим небосводом.

Статую воздвигли на дальней планете у дальней звезды; во времени, безмерно древнем — но все же еще не состоявшемся. Существовало оно только в умах тех, что должны были прийти позднее. Или совсем никогда не прийти.

Но если бы они все-таки пришли, то сразу поняли бы, что живут в аду, который некогда был Раем. Тем самым Раем, который люди именуют так с самого начала. И что в том Раю был центр, откуда выхаркнулось все безумие. И что некогда в том центре царил мир.

На развалинах взорванного здания — бывшей ткацкой фабрики в городе, что раньше именовался Штутгартом, там, обезумевший от голода и невыносимых воспоминаний о своем людоедстве последних недель, Фридрих Дрюккер наткнулся на разноцветную коробочку. Кровавыми обрубками пальцев мужчина попытался сорвать крышку коробочки. Вот он нажал на определенную точку вскрытия, крышка откинулась — и прямо в побелевшее от ужаса лицо Фридриха Дрюккера из коробочки вырвались циклоны. А вместе с циклонами рванулись в ночь безликие и крылатые порождения мрака. За ними — последняя струйка лиловатого дымка с резким запахом гнили.

У Фридриха Дрюккера оставалось до обидного мало времени, чтобы поразмыслить, что же это за лиловатый дымок, ибо следующий день для него просто не настал. Разразилась Четвертая Мировая война.

Феникс

Я похоронил Таба в неглубокой могиле под текучим красным песком. Она не могла помешать ночным хищникам найти тело и разорвать его на части, но так я все же чувствовал себя лучше. Сначала я не мог смотреть на Маргу и ее скотину-мужа, но нужно было двигаться, и пришлось переложить большую часть того, что нес Таб, в наши рюкзаки. Нелегко было вынести их ненавистные лица, но еще десять миль по этой ненавистной пустыне сделали невозможное возможным. Они знали то же, что и я… нам нужно было держаться вместе. Это единственный шанс выжить.

Солнце висит над нами, как гигантский глаз, пронзенный острым пламенным лезвием… истекающий кровью глаз, окрашивающий пустыню в кровавый цвет. Вопреки всякой логике, мне захотелось кофе.

Воды. Я хочу и воды. И лимонада. Стакан лимонада со льдом. Мороженого. Можно на палочке. Я трясу головой… Начались галлюцинации.

Красные пески. Но это невозможно. Песок бывает желтый, коричневый, серый. Он не бывает красный. Если только не попадешь солнцу в глаз, и оно не зальет кровью весь мир. Я хотел бы оказаться в университете. Рядом с моим кабинетом — фонтанчик с охлажденной водой. Мне его так недостает. Я ясно его помню. Помню прохладу алюминия, нажатие на педаль и струю воды. О Боже, я ни о чем не могу думать, кроме этой прекрасной холодной воды.

Какого дьявола я здесь делаю?!

Ищу легенду.

Легенда уже стоила мне всех сбережений, всего отложенного на черный день. Это не черный день, это просто безумие. Безумие, которое уже унесло жизнь моего друга, моего партнера… Таб… смерть… тепловой удар… Тяжелое дыхание, выпученные глаза, высунутый язык, почерневшее лицо и взбухшие жилы на висках… Я пытаюсь не думать об этом, но ни о чем другом думать не могу. Вижу только его лицо. Оно висит передо мной в воздухе, как демон жары, мертвое лицо, которое я засыпал красным песком. И оставил его во власти ночных хищников пустыни.

— Мы остановимся когда-нибудь?

Я оборачиваюсь и вижу мужа Марги. У него есть имя, но я его забыл. Я сам захотел забыть его. Это глупый безвольный подонок, с длинными прямыми волосами, по которым стекает пот. Он отбрасывает волосы со лба, и они свисают гладким покровом, завиваясь на ушах. Его зовут Курт, или Кларк, или еще как-нибудь. Не хочу знать. Не хочу видеть его на ней в прохладной белой постели где-нибудь в комнате с гудящим кондиционером, где их тела переплетаются в страсти… Не хочу знать это ничтожество. Но вот он, тащится в десяти шагах за мной. Согнулся почти вдвое под рюкзаком.

— Скоро остановимся, — говорю я, продолжая идти.

Под укрытием причудливой скалы посреди безжизненного ничто мы устанавливаем переносную химическую печь, и Марга готовит ужин. Невкусное высохшее мясо — плохой рацион для подобной экспедиции. Это еще один пример глупости ее скотины-мужа. Я жую, жую и хочу забить мясом его уши. Десерт нечто вроде пирога. Немного воды. Последняя вода. Я жду, что эта свинья предложит вскипятить нашу собственную мочу, но, к счастью, он не знает о такой возможности.

— Что мы будем делать завтра? — ноет он.

Я не отвечаю.

— Ешь, Грант, — говорит Марга, не поднимая голову. Она знает, что я могу не выдержать. Какого дьявола она не говорит ему, что мы знали друг друга раньше? Почему не говорит хоть что-нибудь, чтобы нарушить это молчание? Сколько это может продолжаться?

— Нет, я хочу знать! — требует этот паразит. Он говорит, как капризный ребенок. — Это вы завели нас сюда! И должны вывести!..

Я не обращаю на него внимания. Пирог по вкусу напоминает замазку.

Подлец швыряет в меня пустую жестянку:

— Отвечайте мне!

Я бросаюсь на него. Прижимаю коленом горло.

— Послушай, сопляк, — я не узнаю собственного голоса, — перестань зудеть мне в уши. Хватит с меня. Если мы вернемся с победой, ты же заявишь, что это ты все организовал. А если мы погибнем здесь, ты будешь обвинять меня. Теперь мы знаем, что нас ждет, и поэтому молчи. Ешь свой пирог, лежи или умирай, но не разговаривай, иначе я разорву тебе глотку!

Не знаю, понял ли он меня. Я чуть не сошел с ума от ярости, ненависти и жары. Его лицо почернело.