Встреча с неведомым

Все хохотали до слез, только цыган Мору как-то странно посмотрел на меня.

– Какая чушь!
– не выдержал я. Гусь сощурился.

– Слышите, ребята, он не верит! Ты не веришь мне?

– Конечно нет. Не понимаю, зачем вам надо выдумывать такое? Что за удовольствие!

– Значит, я это выдумал?

– Вам лучше знать... Этого просто не могло быть.

– А ты... чудак! Почему же не могло?

– Потому что интеллигентный человек никогда не унизит своего достоинства ни перед кем. Это узнали еще фашисты. И задолго до фашистов было известно.

– А ты, видать, интеллигенцию выше всех ставишь?..

– Народ, у которого нет интеллигенции, называется дикарями. Чем культурнее народ, тем он больше любит и бережет свою интеллигенцию. Когда физик Ландау попал в автомобильную катастрофу... Вы, наверное, знаете, как он несколько раз умирал, а его спасали и спасали.

– Не знаем, расскажи!
– поспешно сказал Мору.

Парни слушали, как ребята в детском саду, не дыша и заглядывая мне в рот. Гусю это не понравилось. Вообще я ему не понравился с самого начала. С какой злобой он поглядывал на меня!

Едва я закончил рассказ, как в зимовье вошли сразу трое: двое работников милиции и шофер. Кажется, и Гусь, и его компания милицию любили еще меньше, чем интеллигенцию. Все они молча, с великим неодобрением наблюдали, как прибывшие отряхивались от снега, раздевались, здоровались. Егор Слепцов предложил чаю, назвав старшего по имени и отчеству: Михаил Михайлович. Это был начальник районной милиции Захарченко.

Я вздохнул с облегчением. Я немножко знал Захарченко, он раза два был у нас в обсерватории. Меня он вряд ли запомнил. Зато с Марком они были хорошо знакомы. Марк так и просиял, когда его увидел.

Они обнялись, и Марк, к великому изумлению всех присутствующих, простодушно чмокнул Михаила Михайловича в щеку. Гусь, не выдержав, сплюнул.

Прибывшие подошли к большому столу. Сюда пересел и Марк. Якут, довольно улыбаясь, подал крепчайший чай, хлеб, консервы и сахар. Кроме Марка, который за что-то любил Захарченко, только я да Егор от души ему обрадовались. Гусь и его гоп-компания явно скисли, а Лиза и Женя так разговорились, что даже не заметили их прибытия. Я подошел к ним и постоял минут пять. Теперь говорила Лиза, а Женя слушал, не сводя с нее глаз. Что-то он запоет, когда узнает, что она дочь Абакумова? Ведь Казаков очень злопамятен и расчетлив.

– Когда я была маленькой, я верила, что до радуги можно дойти...улыбаясь рассказывала Лиза.- Радуга сияла за березами, совсем близко, просто рядом. И я бежала через рощу, так что пересыхало во рту и начинало колоть в боку. Ох! Потом оказывалось, что радуга за холмами, и я снова шла, хотя знала, что дома ждет нахлобучка. Мама боялась, что из меня выйдет бродяжка. Если бы я сказала ей про радугу, мне досталось бы еще больше: в Кедровом не жаловали все то, что не имело здравого смысла.

Лиза замолчала, задумавшись.

– Вы странная девушка!
– сказал Женя.

С обидой я почувствовал, что сейчас лишний, и медленно отошел. Вряд ли они это заметили.

Пурга вроде стала завывать тише. К утру, наверно, стихнет, и мы отправимся домой. Хоть бы вертолет не повредило. Я взглянул на часы. Только девять вечера. Мне стало грустно.

Милицейские работники уже утолили голод и теперь не торопясь попивали чай. Я присел на нары.

Милиционер Сережа Прошкин был не старше меня (доармейский возраст), у него был вздернутый конопатый нос и обиженные голубые глаза. А начальник милиции Михаил Михайлович Захарченко походил на комиссара Мегрэ. Широкоплечий, сильный и, кажется, добрый. Надо спросить Марка, откуда он его знает.

Когда я подошел, разговор об интеллигенции, оказывается, продолжался. Но Захарченко был не я, он парировал нападки Гуся.

– Где справедливость?
– вопрошал Гусь, закатывая глаза.- У меня злость кипит на этих "высокообразованных". Все эти светила науки гребут деньги дай боже. Какой-нибудь профессор за час получает пять рублей. Считать умеете? Сколько он за семь часов отхватит?

– Наверное, чтобы восстановить справедливость, ты и грабил квартиры светил науки?

Парни заржали. Гусь обиженно поморгал.

– Кто старое помянет, тому глаз вон. Я завязал накрепко. А вообще я что? Я простой колхозник!

– Какой ты, к черту, колхозник,- махнул рукой Захарченко и налил себе еще чаю.

– Колхозник, из Саратовской области. В деревне и восемь классов кончал. У меня и сейчас там вся семья работает. А я в город подался, на завод.

– Понятно. С грехом пополам кончил восемь классов - по два, по три года сидел в одном классе. Учиться дальше не захотел, ведь ученье - это тяжелый, изнурительный труд. В колхозе работать тоже нелегко. Пришел в город на завод. А лодыри и там не нужны. Куда ни подайся, везде трудиться надо. А тебе хочется иметь все блага жизни. Вот и пошел воровать, грабить, убивать...

– Я по мокрым делам не ходил,- буркнул Гусь.

– В колонии тоже заставляют работать. За пайку. До чего обидно! Лучше уж "завязать" и работать на воле, где-нибудь на Севере, где платят "длинный рубль"... Вот ты, Шашлов, завидуешь "высокообразованным", а ведь для них эти блага - только возможность целиком отдаться любимому труду. Все, что им действительно необходимо, это возможность делать свое дело. А это уж государство, ценя их время и здоровье, заботится о них. Я не академик и никогда им не буду, но мне бы и в голову не пришло завидовать, что у кого-то, например, дача или там машина. Вот ерунда! Ничто так не растлевает человека, его душу, как зависть, лень, нежелание трудиться в полную меру.

– Так... Значит, я - растленный тип?
– обиделся вконец Гусь.- Обрисовал меня товарищ начальник в полную меру. Чего скалите зубы?
– накинулся он на парней. Те мгновенно спрятали улыбки.

– Куда же вы теперь направляетесь?
– спросил Захарченко, обращаясь к Гусю и остальным.

– В Черкасский,- хором, как на уроке, ответили они.

– А на рудниках уже надоело? Там можно хорошо заработать...

– Здоровье дороже,- сказал Гусь.

– Дело ваше... Когда вышли с рудника?

– Утром. До развилки нас подкинула попутная машина, а потом пешком...

Захарченко повернулся к Марку. И сразу лицо его посветлело.

– Ну, как там в обсерватории, обживаешься понемногу? Марк с любовью взглянул на Захарченко.

– Там хорошо, Михаил Михайлович. Такие славные люди! Друга себе нашел.

Марк кивнул на меня. Мне стало немного легче: Марк считает меня своим другом.

– Отец его в Антарктиде, Михаил Михайлович. Это ведь сын Дмитрия Николаевича Черкасова.