Встреча с неведомым

Все же Лиза пришла утром к нам в комнату - проститься. Марк сразу вышел. После я узнал, что верный друг ходил по коридору и никому не давал войти. Очень уж хотелось ему, чтобы мы договорились.

Лиза сидела на постели Марка, на самом краешке, и смотрела мимо меня в окно. Почти в профиль ко мне. Так она была еще прекраснее! На ней было узкое черное платье с белым воротничком. Меня поразила линия ее шеи - от маленького розового уха до плеча. Я был потрясен. Лиза повернулась и встретила мой взгляд. Она невольно поднялась. Я бросился к ней, мы обнялись. Я стал целовать ее. Лиза горячо отвечала на поцелуи.

– Я люблю тебя,- твердила она,- я так тебя люблю! Ты вернешься? Мы еще увидимся?

– Ты будешь моей женой?
– спросил я, чуть отстранив ее, чтобы видеть лицо, глаза.

– Буду!

В следующее мгновение я вытолкал ее за дверь... Где платок?.. Я схватил полотенце Марка и прижал его ко рту. Полотенце окрасилось кровью. Я лег навзничь.

Марк вошел в комнату... Увидел и бросился за .льдом.

Когда кровотечение улеглось, перепуганный Марк стал уговаривать меня не лететь.

– Тебе надо в больницу,- твердил он,- в больницу.

– Никому не говори. Я должен лететь. Может, я сохраню отцу жену.

Проводы и прощанье пришлось сократить. Бородачи геологи принесли подарок, тронувший меня до глубины души: коллекцию камешков и минералов с плато. Я не знал тогда, какую это впоследствии сыграет роль. Сколько раз она потом звала в путь, бередила душу, не давая успокоиться! А Марк отдал мне свои магнитофонные ленты с голосами птиц. Я не брал, но он заставил взять. Сердечно простился с Иннокентием Трифоновичем.

– Берегите Абакумова!
– шепнул я ему умоляюще. Парторг усмехнулся:

– Ты хочешь сказать: дочь Абакумова! Сбережем!

– Нет, я сказал то, что хотел сказать. Не давайте Алексея Харитоновича в обиду. Он ведь очень...

Подошел Абакумов, и я замолчал. Мы обнялись на прощанье.

– Эх, парень!
– только и сказал он.

Я вдруг заметил, как Алексей Харитонович постарел за последнее время. Волосы были по-прежнему густы и курчавы, но словно снегом их замело. Даже широкие кустистые брови поседели.

Валя Герасимова стояла рядом и горестно смотрела на меня, едва удерживаясь от слез.

– Сходи к моему отцу,- сказала она, прощаясь.- Сходишь? Дай слово!

Я удивленно поклялся, что схожу. Почти все просили меня сходить к их родным. Словно они оставались на Марсе. Лизе я махнул рукой издали. Марк ей все объяснит.

– Что мы все провожаем и провожаем!
– грустно заметила Валя.

Пассажирский рейсовый вертолет опустился на плато. Марк и Леша помогли мне подняться. Мне было так плохо, что я даже не выглянул в окно.

Глава двенадцатая Я УЗНАЮ...

Бедный Михаил Михайлович, досталось ему за дорогу. Он не мог даже подремать. В Магадане медсестра сделала мне укол. А Михаил Михайлович на свой страх и риск дал снотворное, и я проспал всю ночь, пока мы летели на высоте десяти километров - над Великой тайгой.

Рано утром я проснулся освеженный и вне себя от нетерпения увидеть Москву, бабушку, маму. Не выдержал, взглянул в окно - мы уже снижались - и почувствовал приступ воздушной болезни. Тьфу!

На аэродроме нас ждали мама и бабушка. Расставаясь с Михаилом Михайловичем, я горячо поблагодарил его за все заботы и очень просил заходить. Бабушка тоже тепло поблагодарила его. Мама нетерпеливо кивнула головой. Мы сели в такси.

– Что с тобой?
– испуганно спросила бабушка.- Ты болел?

– У меня была операция. Расскажу дома...

Мне было тяжело разговаривать в машине. Такси попалось старенькое. Очень трясло, и я боялся, как бы опять, чего доброго, не пошла кровь горлом. Но я не отрываясь смотрел на бабушку и не выпускал ее руки. (Мама села рядом с шофером.)

Бабушка ничуть не изменилась. Все такая же энергичная, живая, худощавая, насмешливая. Зеленые глаза блестят как прежде, нисколько не потускнели. И те же роговые очки, сквозь которые она видит насквозь всех людей. Только теперь она смотрела на меня с ужасом. Я успокаивающе сжал ее руку и отвернулся к окну.

Как я соскучился по бабушке, по маме! И как я стосковался по Москве! У меня комок в горле стал при виде ее улиц, таких знакомых и родных. Сколько новых домов, переходов. Москва все строится. Милая, дорогая моя Москва! Я подумал, что самое большое счастье на свете - возвращение в Москву. Где бы ты ни был, как бы далеко ни заехал, всегда возвращаться в Москву! Но воздух был тяжел. Придется привыкать заново.

– Ничего, бабушка, теперь уже все в порядке!
– сказал я поспешно, потому что бабушка, кажется, собиралась заплакать.

– Как воняет бензином,- возмущенно заметила мама. Дома все блестело чистотой, натертый паркет желтел, как солнце. Стол они сервировали заранее. Вино, живые цветы. Пахло скипидаром, папиросами, пирогом, мамиными духами невыразимо приятный запах родного дома.

– Коленька, может, примешь сначала ванну?
– спросила бабушка.

Ванну так ванну! Я наскоро вымылся, сберегая силы для разговора. Только бы не пошла кровь - перепугаешь их!

И вот мы сидим втроем за круглым столом, и бабушка заботливо подкладывает мне на тарелку всякую всячину.

Все же бабушка постарела, дома я разглядел. Прибавилось морщинок, прямые, черные, подстриженные "под горшок" волосы поседели на висках.

А мама... Мама помолодела. Никогда она еще не была столь красивой, обаятельной. На ней переливалось зеленое платье под цвет ее глаз. Она подчеркнуто не применяла никакой косметики, даже губы перестала красить. И шея у нее была нежная, белая - молодая. Сколько ей лет? Тридцать девять? Ей и тридцати не дашь.

– Коленька, что с тобой произошло? Краше в гроб кладут!
– спросила опять бабушка дрогнувшим голосом.

– Что за операция?
– поинтересовалась мама.

Я рассказал всю историю, начиная со встречи в зимовье. Пришлось кое-что убавить, так как они очень расстроились.

– Хорошо, хоть в армию теперь не возьмут!
– сказала мама. (Она этому радовалась! "Ты теперь не солдат".)

– Поистине, нет ничего страшнее деятельного невежества!
– сказала бабушка о Гусе.