Всюду кровь
Шрифт:
ПРИ Ч СКИ ЛЯ АМ
Где-то глубоко внутри у него что-то екнуло.
Официантка поставила перед ним его заказ, не прерывая беседы с одетым в комбинезон стариком-вьетнамцем:
– Нужно быть оптимистом, мсье Жан, погода хорошая – вот и прекрасно.
– Да, но на луке в этом году много шелухи, значит, наверняка будет холодно, – возразил ей старик.
Миро, уступив минутному порыву, вмешался в их разговор:
– Простите, вон там, напротив, раньше действительно была парикмахерская?
Официантка рассмеялась.
– Ну и вопросы!
– Месье, – заорал Миро, – здесь напротив раньше была парикмахерская?
– Я никогда не хожу в парикмахерскую, меня стрижет дочь, она работает в салоне красоты. Она неплохо стрижет, правда, Джессика?
– Отлично! – крикнула официантка, подмигивая Миро.
– Простите, вы случайно не были знакомы с мадам Багу? – надрывался Миро. – Она работала консьержкой в этом квартале в восьмидесятые годы.
– Нет, спасибо, никаких консьержек, – ответил месье Жан. – Мы живем в старом доме, там никогда в жизни не было консьержа. К тому же консьержам приходится приплачивать.
– Я вас предупреждала! – воскликнула официантка. – В любом случае он, бедняга, мало что помнит, за ним уже давно присматривает дочь. Я тут совсем никого не знаю, работаю с лета – у меня пока испытательный срок, но я надеюсь, все сложится как надо, – заключила она, поправляя футболку на необъятной груди.
Миро бросил на стойку пару монет.
– Ну что же, тогда придется поспрашивать в другом месте.
– Подождите-ка! Я знаю, кто вам может помочь. Вам нужен почтальон.
– Почтальон?
– Он двадцать лет разносил почту в этом квартале. Он тут все обо всех знает, как-то раз его даже приглашали выступить на радио. Одна незадача – если он начнет говорить, то остановить его уже невозможно. Он живет здесь неподалеку. Если после мсье Жана посетителей больше не будет, я вас провожу…
Миро отметил ее влажные губы, томные карие глаза, то, как призывно она на него смотрит.
– Вы действительно очень добры, но я и правда спешу. Может быть, завтра? И да, не могли бы вы дать мне его адрес?
– Улица Тайандье, 24, – с сожалением сказала она. – Его фамилия Дитрих, он живет на пятом этаже. У меня даже был где-то код от подъезда.
Она порылась в лежащих возле кассы бумажках и протянула Миро вырванный из блокнота листок.
– Я здесь все записала. Еще я записала вам телефон кафе, попросите Джессику – это я. Тогда до завтра? – шепнула она, когда Миро уже шагнул за порог.
«Да, старик, все они от тебя без ума, в конце концов тебе придется признать, что старый Блез прав», – подумал Миро, сворачивая направо на первом перекрестке.
Нужный ему дом оказался совсем рядом, на противоположной стороне улицы. Фасад розового кирпича с номером 24 украшала эмалевая табличка, сообщавшая, что на все этажи проведен газ.
– Если это для статьи, то… – протянул Марсель Дитрих, провожая Миро в столовую, обставленную в стиле ампир.
Миро почувствовал, что задыхается: воздух в квартире был невероятно затхлый.
Марсель Дитрих, невысокий человечек с острым лицом и длинным носом, чем-то напоминавший Вольтера, отодвинул
в сторону стоящую на клеенчатой скатерти тарелку жареной картошки.– Такие вот дела, в моем возрасте приходится себя ограничивать, много чего хочется, но масло-то вредно – хотя я его кладу совсем понемногу. Так вы журналист?
– Я?.. Да, – выдохнул Миро, чувствуя, как у него пощипывает нёбо. – Я готовлю статью об этом квартале, о том, каким он был раньше – наверняка здесь все изменилось после того, как построили Оперу…
– Да-да, вы совершенно правы! В этом районе раньше жили рабочие, самые настоящие! Все друг друга знали, денег ни у кого не было, но здешний народ умел веселиться. Вы мне не поверите, если я скажу вам, что на площади Бастилии выступали фокусники, а на террасах кафе всегда пели. Незачем было платить по триста франков за то, чтобы послушать какую-нибудь оперную диву! Помню, была здесь одна потрясающая женщина, правда, я забыл ее имя – она знала наизусть весь репертуар Эдит Пиаф. В детстве я каждую субботу ходил ее слушать. Мать меня ругала, она боялась хулиганов, которые крутились возле «Балажо» [60] , да к тому же тогда считалось, что эта певица слишком многое себе позволяет – она носила мужскую одежду, это сейчас мы уже ко всему привыкли, а тогда…
60
* «Балажо» – знаменитый ночной клуб, открывшийся в 1935 г.
Миро согнулся от спасительного приступа кашля. Марсель Дитрих открыл дверцу буфета.
– Стаканчик хинной настойки? Она вас живо на ноги поставит.
– Нет-нет, ни в коем случае. По дороге к вам я заметил на стенах остатки надписи…
– Да уж, вы правы, настоящая катастрофа. Никакого уважения! Тут есть один тип, Саид, так он везде оставляет свои послания!
– Я не о граффити, я имею в виду старые вывески. К примеру, на месте рыболовного магазина раньше, как мне кажется, была парикмахерская. Вы ее застали?
– Вы правы, там была парикмахерская, ее держала Жинетта. Вы спрашиваете, застал ли я эту парикмахерскую? Моя бедная жена делала там перманент. Сама Жинетта жила в квартирке над парикмахерской, мы видели, как росла ее дочка. А потом, в один прекрасный день, Жинетта вдруг умерла прямо посреди улицы – инфаркт. Я все думаю, что стало с ее девчонкой – с тех пор о ней никто не слышал. Хотя оно и неудивительно, она всегда была очень закрытой, не то что мадам Форест, наверное, вся в отца пошла, его-то никто никогда не видел…
Сердце в груди Миро забилось так сильно, что он едва не потерял сознание. На секунду он совершенно утратил связь с реальностью. Когда он снова пришел в себя, Марсель Дитрих продолжал, как ни в чем не бывало.
– …прекрасная квартирка, я бы с удовольствием подарил ее старшей дочери, но хозяева оказались слишком уж жадными до денег, представьте себе, двадцать тысяч за квадратный метр, за такие деньги я мог бы там купить только кухню, и то с трудом.
– Как звали дочку парикмахерши? – слабым голосом спросил Миро.