Вы просто не знаете куда смотреть

– Уже не могу представить бар без тебя, – вздохнул Калдырь. – Впрочем, всё, что было тут до тебя, я вообще плохо помню, потому что был трезв. Налей ещё.

– Но ведь я не первый бармен здесь, – напомнил я, наливая сто грамм «Столичной». Калдырь пьёт только водку, и только чистую. Не разбавляет и не закусывает. Ему нужен от выпивки только спирт.

– Мы об этом уже сто раз говорили, – покачал головой он. – До тебя бар почти год стоял закрытым.

– Я пил в нём в день приезда, – в очередной раз повторил я.

– Ты же не пьёшь, ты бармен!

– Тогда я ещё не был барменом.

– Разве ты не родился с шейкером в руке? – удивился Калдырь и резко выпил. Зажмурился, втянул носом воздух, задержал дыхание, чтобы даже молекула спиртовых паров не покинула организм. Усвоилось. Выдохнул. Открыл прояснившиеся глаза. – Если нет, то первая часть твоей жизни прошла зря. Ты прирождённый бармен.

Калдырь, будучи трезв, выглядит и чувствует себя пьяным в стельку, приходя в себя по мере набора градуса. Поэтому наиболее адекватен сейчас, под самое закрытие. После полуночи выйдет на работу в ночную смену, постепенно косея, а к утру, когда спирт окончательно выветрится, добредёт по стеночке домой, где упадёт в кровать и забудется пьяным сном. Проснётся в состоянии, близком к алкогольной коме, из последних сил доползёт сюда и начнёт приводить себя в человеческое состояние. Рюмка за рюмкой.

– Спасибо тебе, Роберт, – сказал Калдырь внезапно.

– Чего это ты вдруг? – спросил я осторожно.

– Ты структурируешь мою жизнь. До твоего приезда я мог работать только отрицательным примером на лекции о вреде пьянства. Я был жалок и отвратителен.

Он и сейчас не супермен, если честно.

– Я ни с кем не говорил чёрт знает сколько времени. А сейчас я иногда даже могу вообразить себе, что нормальный.

– Что есть норма? – ответил я философически. Стакан в моей руке скоро сотрётся в рюмку.

– Нет, ты не понимаешь, – покачал головой Калдырь. – Налей мне ещё.

– Тебе не хватит? Выглядишь трезвым, как баптистский проповедник.

– Сегодня можно! Представляешь, Роберт, я, кажется, влюблён! Я встречаюсь с женщиной!

– Да, за это стоит выпить, – сказал я, наливая.

Дело к закрытию, бар почти пуст. Лежит головой на столе муж Мадам Пирожок. Трёт пол шваброй Швабра. Задумчиво читает книгу, мусоля единственный за вечер бокал с пивом, Заебисьман. Пялится в беззвучный телевизор этот… Ну… Как его… Чёрт, вечно забываю о нём.

Именовать людей так, как их назвали родители, бессмысленно. Родителей можно понять. Получив в роддоме свёрток неизвестно чего, они должны немедленно как-то обозначить его перед обществом и миром, хотя это существо ещё ровно никак себя не проявило. Нельзя же всех младенцев называть «сруль крикливый»? Это вызвало бы путаницу в метриках. Но я счастливо избежал печальной участи вбросить в мир ещё один источник разочарования, поэтому не обязан придерживаться хомонимических условностей. Назови человека по имени раз, два, три – и вот он уже становится частью твоего мира, раскинув повсюду тонкие ниточки взаимосвязей.

К счастью, бармену не нужно запоминать имена клиентов, только напитки, которые они пьют. Так что будь в баре паспортный стол, я бы выдал ему документ на имя «Калдырь Водка».

Калдырь Водка считает меня другом. Но я никому не друг.

– Послушай, Роберт… – начал Калдырь, но тут дверь бара распахнулась. Резко. Резче чем тут принято. Раньше никто не заходил ко мне в бар, открывая дверь с ноги, но всё когда-то бывает в первый раз, верно?

Новое лицо. Для меня это не бог весть какое событие – хотя городок небольшой, тут полно людей, с которыми я не знаком. Если человек не ходит в бар, я избавлен от необходимости знать о его существовании. Но то, с каким удивлением посмотрели на него Заебисьман и Швабра, намекает, что лицо действительно новое.

Чумазая рожа. Татуировки. Виски выбриты, в ушах кольца, в носу пирсинг. Красавчик. На лбу набито DIE YOUNG, но он почему-то жив. Непорядок.

Этот эталонный образец дурного cockney-punk-а протопал клёпаными ботами к стойке, оперся на неё рукавами драной кожаной куртки и сказал:

– Пивцо, чел. И кэш, чел.

Калдырь встал с табурета и брезгливо пересел подальше, от панка пахнет немытым телом и носками.

– Я тебе пива, ты мне денег, – напомнил я новому клиенту, как устроен корыстный мир алкогольной коммерции.

– Слы, чел, трабло не аскуй. Пивцо и кэш. И я скипну, чел. Рили.

– А если нет?

– То останусь, чел. Оно те надо? Рили?

– Так иди. Без пива, – я указал на табличку «Мы можем отказать вам в обслуживании без объяснения причин. Администрация».

Единственное добавление к интерьеру, которое сделал я.

– Ты не въехал, чел, рили. Пивцо. Кэш. Надо. А то трабло. У тебя, трабло, чел, рили. Я ж как говно, могу выйти, а могу изговнять. Рили, чел, пивцо и кэш того не стоят.

Калдырь пожал плечами и, недовольно скривившись, ушёл от стойки в зал. Швабра оставила швабру и вышла на улицу. Тот… ну… всё время забываю… последовал за ней, и я его снова забыл. Только муж Мадам Пирожок (барный паспорт – Муж Пять Стаканов), продолжал спать на стойке, да Заебисьман смотрел на панка поверх очков с живым интересом юного натуралиста.

– Слы, чел, их уже блевать тянет. От меня всех тянет, рили. Я говночел, чел, – он ухмыльнулся, раздвинув тонкие бледные губы и показав жёлтые кривые резцы. Одного не хватает, и это ничуть не удивительно. Я бы ещё проредил. – Если останусь, то в твой кабак даже ассенизатор не зайдёт, не сблевав. Пивцо, чел. Кэш, чел. Не аскуй трабло, чел.

Он достал из кармана выкидной нож и щёлкнул им, высвободив небольшое хищное лезвие.

– Не напугал, – покачал головой я.

Панк мне омерзителен, но не больше, чем любой другой человек. От него не тянет агрессией, он просто блефует. А ещё у меня под стойкой дробовик.

Перехватив нож, так, что лезвие торчит из кулака вниз, парень начинает корябать им стойку, оставляя глубокие царапины в полированном дереве.

– А вот это ты зря, – сказал я укоризненно.

– То ли ещё будет, чел. Я предупреждал, рили. Я говночел, чел.

Дверь бара снова распахнулась, и в проёме казённым литым монументом воздвигся наш Депутатор. (Барный паспорт: Депутатор Виски). Из-за его могучего плеча выглядывает, злобно щурясь, Швабра. Не сбежала, значит, а проявила гражданскую сознательность, метнувшись в полицейский участок.

– Что ж вы, молодой человек, безобразничаете? – сказал Депутатор ласково.

– Слы, чел, ты чо за чел? – оскалился на него панк.

– Помощник шерифа, – представился спокойно Депутатор. – Ножичек-то положи, положи. А то пальчик порежешь.