Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Подробнее на эту тему:

ТЪрдин Я.М. Мятеж реформаторов: 14 декабря 1825 г. Л., 1989.

Киянская О.И. Павел Пестель: офицер, разведчик, заговорщик. М., 2002.

Киянская О.И. Южный бунт: Восстание Черниговского пехотного полка (29 де­кабря 1825-3 января 1826 г.). М., 1997.

Парсамов В.С. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.

Бокова В.М. Эпоха тайных обществ. Русские общественные объединения первой трети XIX века. М., 2003.

Эйдельман Н.Я. Лунин. М., 1970.

Эйдельмаи Н.Я. Апостол Сергей. М., 1975.

1830 — «Апогей самодержавия»

Вечером 29 ноября 1830 г. молодой офицер польской армии Петр Вы­соцкий объявил еще более молодым учащимся Варшавской школы подпрапорщиков: «Братья, час свободы пробил!» Повстанцы пошли на штурм гвардейских казарм, а отряд из 14 заговорщиков отправил­ся на захват резиденции русского наместника в Царстве Польском ве­ликого князя Константина Павловича. Сообщники отперли им ре­шетки Бельведерского дворца, но Константин успел выскочить в ноч­ном халате и спрятаться. Пока русские полки, не получая никаких приказов, бездействовали, варшавские студенты, мещане и рабочие захватили город. Потрясенный восстанием своих «детей» (Констан­тин искренне считал себя «большим поляком», чем они сами), наме­стник без боя вывел свои части из города — а затем русские войска и чиновники ушли из Царства Польского.

Ветеран наполеоновских войн генерал Юзеф Хлопицкий, не по­желавший принять звание главнокомандующего от «бунтовщиков», принял его от имени польского правительства, провозгласил себя дик­татором — но все же немедленно отправил посольство к законному польскому королю Николаю I. Требования восставшей Польши можно было бы назвать умеренными (послы просили о соблюдении конститу­ции 1815 г., о свободе и гласности заседаний сейма, о вотировании на­логов палатами и об охране королевства исключительно польскими войсками), если бы не стремление вернуть границы Речи Посполитой 1772 г., т. е. возвратить Украину и Белоруссиюы.

Возникший призрак былого величия Речи Посполитой губил дело независимости. На такую капитуляцию император пойти не мог — как не могло ее признать и российское общество. Посольство завершилось безрезультатно, и царь в манифесте от 24 декабря 1830 г. заклеймил неблагодарных подданных, «осмелившихся диктовать условия своему законному государю». После чего восставшие лишили его польской короны. Но превратить восстание в народную войну члены польского сейма и руководители польского правительства боялись больше всего.

Сеймовые дебаты о крестьянской реформе завершились безрезультат­но и оттолкнули крестьянство от шляхетского восстания»: «Наварили себе паны пива, так сами его и пейте».

Спор «братьев-славян» должен был решаться оружием. Перевес сил явно был на стороне Николая, но после отчаянного сопротивле­ния поляков в битве при Грохове в феврале 1831 г. русские войска, уже было занявшие восточное предместье Варшавы, вынуждены бы­ли отступить. Польское командование весной пыталось — и не без ус­пеха — перехватить инициативу: армия восставших была доведена почти до 80 тыс. человек; польская конница вторглась на Волынь и в Литву.

В эти дни Николай подал своему «отцу-командиру», фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу, записку о необходимости «ухода» России из Польши:

«Оставаясь верным вышеуказанному началу, в силу которого следует сообразоваться исключительно с истинными инте­ресами России, я полагаю, что единственный способрас­смотреть этот вопрос и действительно уяснить его себе, следующий: Россия — держава могущественная и счастливая сама по себе; она никогда не должна быть угрозою ни для своих соседей, ни для Европы. Но оборонительное ее положе­ние должно быть настолько внушительно, чтобы сделать всякое нападение невозможным. Бросая взгляд на карту, страшно становится, видя, что граница польской террито­рии Империи доходит почти до Одера, между тем как на флангах она отступает за Неман и Буг, чтобы упереться близ Полангена в Балтийское море и у устьев Дуная в Черное море. В этой выдающейся части находится население суще­ственно враждебное к России и потому требуется армия для удержания его в подчинении. Эта страна ничего не при­носит Империи, напротив, она не может существовать иначе, как посредством постоянных жертв со стороны Им­перии, чтобы дать ей возможность содержать свое собственное управление. Таким образом ясно, что выгоды от этого беспокойного владения ничтожны, между тем как не­удобства велики и даже опасны. Остается решить как посо­бить этому. Я тут не вижу другого средства, кроме следу­ющего:

Объявить, что честь России получила полное удовлетворе­ние завоеванием Царства Польского, что Россия не имеет никакого интереса владеть провинция­ми, неблагодарность которых была так очевидна, что истинные ее интересы требуют установить и утвер­дить свою границу по Висле и Нареву, что она предоставляет остальное, как недостойное принад­лежать ей, своим союзникам, которые могут сделать из не­го все, что им покажется нужным» (Щербатов А.Г. Гене­рал-фельдмаршал князь Паскевич, его жизнь и деятель­ность. СПб., 1894. Т. 4. С. 174).

Шаг был неожиданным — со стороны фигуры, как будто хресто­матийно известной в качестве тупого солдафона, только что потопив­шего в крови восстание декабристов, и «жандарма Европы». Но он показал и другого Николая — человека, способного на уступки и ре­формы.

Этим планом российский самодержец не только показывал, что готов предоставить Польше свободу — он, по-видимому, искренне считал, что «пользы от приобретения никакой, только ущерб, в том числе промышленности». По сути дела Николай высказал намерение «сдать» всю выстроенную его предшественниками после эпохи напо­леоновских войн систему устройства Центральной Европы.

Распался бы союз «трех черных орлов» — Австрии, Пруссии и Рос­сии, основанный на совместных разделах Польши в XVIII в. и на сов­местной борьбе с либеральными попытками преобразования евро­пейских абсолютистских режимов в рамках «Священного союза». Борьба за оставленные русскими войсками польские земли, безуслов­но, обострила бы противоречия между Берлином и Веной, которым таким образом передавалась роль главных «держиморд» в Европе. Россия бы навсегда освобождалась и от сомнительной чести быть «жандармом Европы», и от «неблагодарных» провинций. Не было бы в наших с Польшей отношениях ни подавления нового польского вос­стания 1863—1864 гг., ни безнадежной попытки русификации «привислинского края» — с обучением на русском языке в Варшавском университете и возведением помпезного православного собора в цент­ре польской столицы. Воссоздание Польши столетием раньше если бы и не уничтожило вовсе, то существенно смягчило противостояние «братьев-славян» в XX в. с его очередной русско-польской войной 1920 г., пресловутым «четвертым разделом» в 1939 г. и катынской трагедией.

Как бы изменилась международная ситуация — да и положение в самой России — под влиянием такого резкого поворота, нам знать не дано. Окружение царя к такой радикальной мере было явно не гото­во. «Отец-командир» Паскевич царский проект раскритиковал и предложил более привычный путь территориальных комбинаций: от­дать Пруссии левый берег Вислы, а Австрии Краков, но в обмен полу­чить от первой часть Восточной Пруссии с Мемелем (нынешней Клайпедой), а от второй — Восточную Галицию. Пока стороны об­суждали возможную дележку, ситуация вновь изменилась — польская армия проиграла кровопролитное сражение при Остроленке, и войс­ка Паскевича двинулись на Варшаву.

Утром 25 августа 1831 г. 400 русских орудий открыли огонь; рус­ские полки под грохот барабанов и полковых оркестров атаковали варшавские укрепления и взяли их в штыки. Завязались бесплодные переговоры — но теперь речь шла уже только о капитуляции. На сле­дующий день Паскевич вступил в город и написал царю: «Варшава у ног вашего величества». Прежние планы были забыты; победитель Паскевич рекомендовал уничтожить Царство Польское с его «предс­тавительным правлением», а поляков «за вероломство и неблагодар­ность искоренить с лица земли».