Выбор Донбасса

— Бусыгин, зовут нас, — заглянул под тент Телицкий.

— Иду, — ответил Бусыгин, пряча смартфон в нагрудном кармане.

Водитель был щуплый, с костистым, неприятным лицом. И к тому же с редкими зубами.

— Этих двух — в Донецк, — указал на Тищенко и Бусыгина куратор. — Довезешь до администрации, их там оформят, и с ними все.

— А третьего? — водитель простужено шмыгнул носом.

— Третьего...

— В застенки, — подсказал Телицкий.

Донецкий впервые улыбнулся.

— Свези в Степцовку, к Юрию.

Водитель заулыбался и сам.

— К Юрке-то? К Юрке я могу. Он мужик просветленный.

— Какой? — спросил Телицкий.

— Увидишь, — пообещали ему.

В дороге Телицкий, оказавшись на переднем сиденье, заснул. Сквозь сон он слышал, как Сева с Бусыгиным спорят, надо ли после замирения люстрировать донецкую власть.

— Их всех надо! — шипел Бусыгин. — Взрослых — в концлагеря, детей — в спецдома. Или на стройки. Работа найдется!

— И опять будет война! — стонал Сева.

— Не смогут!

— Смогут! Нельзя загонять в угол.

— Устроим показательный процесс! Виселицы. Сто, двести человек. И не снимать!

— Зачем?

— Потому что, — сипел Бусыгин, — рабы должны знать свое место! А государство — это хозяин. Взбунтовался против хозяина — получи по полной!

Телицкий, приоткрыв глаз, посмотрел на водителя. Сон слетел в один миг. Взгляд у водителя был остекленевший, мертвый. А пальцы, сжимающие рулевое колесо, — белые.

Он сейчас нас впишет куда-нибудь в дерево, с ужасом понял Телицкий. Сука Бусыгин со своими виселицами, придурок.

— Государство имеет механизм... — пытался что-то втолковывать Бусыгину Сева. — Механизм этот есть государственный аппа...

Телицкий сжался, когда водитель повернул голову.

— Ублюдки, еще слово... Еще одно слово...

Водитель замолчал. Но и Бусыгин, и Сева по его глазам все и так поняли.

Автомобиль подпрыгнул на выбоине. Во внезапной тишине стало слышно, как бурлит у Бусыгина в животе.

Проплыли мимо дома.

Телицкий завороженно смотрел на проявляющийся и исчезающий желвак у водителя под скулой. Затем водитель мигнул.

— Твари.

Он снова уставился на дорогу, и Телицкий вдруг понял, что секунд десять они ехали вслепую.

Донецк отметился в памяти Телицкого многолюдьем и беготней.

В отличие от сонного, заторможенного Киева здесь все куда-то стремились, шумно радовались, жали руки, чего-то хотели от Телицкого, а он все время кому-то мешал: то войти, то выйти, то сунуть окурок в урну.

В каком-то кабинете с высоким потолком ему поставили штампик в «Книжке репортера», расписались, обменяли командировочные гривны на рубли и хлопнули по плечу. Ниоткуда рядом возник водитель, подхватил под локоть, повлек. Телицкий оказался сначала на улице, затем — в автомобиле.

Хотелось блевать.

Косые столбы да воронки. Окна без стекол. Побитый осколками шифер. Очень странные деревья. Чуть продышавшись, Телицкий сообразил: едем.

А куда?

— К Юре? — спросил он водителя.

— Сам же просил, — отозвался тот.

— Ну да, — кивнул Телицкий. — А он кто?

Водитель пожал плечами.

— Да вроде ВСУшник бывший. Он тебе сам расскажет.

Какое-то время ехали молча. По лобовому стеклу сыпнуло моросью. Мелькнули и отвалились вбок терриконы.

— А где мои попутчики? — оглянулся Телицкий.

— А расстреляли!

Водитель хохотнул, но так, словно через боль. С гримасой и скрежетом зубов.

Два раза их останавливали на блок–постах, они двигались в сторону Горловки, и Телицкий почему-то думал, что сейчас его ссадят, как шпиона, но нет, не ссаживали. Только смотрели подозрительно в книжечку и сверяли фотографию. Другие люди. Совсем другие. Какие–то слишком спокойные, что ли.

Небо затянуло тучами.

— Скоро? — спросил Телицкий.

— Уже, — сказал водитель, сворачивая на проселок.

Указательный знак «Степцовка» был погнут и убит тремя попаданиями из АК.

Деревня оказалась совсем небольшой. Водитель притормозил, и Телицкий увидел, что вся она перемолота в труху, в ничто, в строительный мусор и щепу. Там, где раньше стояли дома, теперь зияли светлые проплешины, кое-как окаймленные кустами, вымахавшей по периметру травой и остатками заборов. Ни хлева, ни бани, ни нужника. Ничего.

— Ваши поработали, — глухо сказал водитель.

Автомобиль прокатил в конец распаханной воронками улицы, и здесь у выезда обнаружилось, что в низинке все же два дома уцелело. Правда, крышу у одного снесло подчистую, а у другого в стене зияла неуклюжая зубастая дыра прямого попадания.

Водитель заглушил мотор.

— Выходи.

— Куда? Сюда? — удивился Телицкий.

— Именно.

Водитель, хлопнув дверцей, первым вышел под мутное, все собирающееся пролиться дождем небо. Навстречу ему двинулась худая, длиннорукая фигура, до того незаметно сидящая на колоде у горы наколотых дров.

Телицкий вздохнул и вылез. Чего, дурак, на Донецк не согласился? Юру ему, видите ли. Будто кроме просветленного Юры и нет никого. Тьфу!

У уха сразу зазудел комар, чуя сладкую украинскую кровь.

Телицкий обошел «лэндровер», едва не подскользнувшись на выдавленном из-под колеса пласте жирной глины.

— Осторожнее, — запоздало предупредили его.

— Я вижу.

Повесив на плечо сумку с нехитрым содержимым из смены белья, пары носков, адаптера к телефону и прочей необходимой мелочи, Телицкий выбрался на высокую земляную обочину.

— Вот, — сказал водитель мужчине, — журналист, пообщаться с тобой хочет.

Телицкий подал руку:

— Телицкий, Алексей Федорович.

Ладонь у длиннорукого оказалась крепкой и сухой. Как дерево.

— Свечкин, Юрий.

Голос его был хрипловат, прокурен. В лице никакого просветления не наблюдалось — обычное лицо. Щеки впалые, в сетке морщин, нос широкий, глаза внимательные, не пронзительные, не прицел с рентгеном, карие. Под губой шрам. Волосы темные, короткие, с сединой.